Роковая Маруся - Владимир Качан

Маша не спеша подняла на него глаза, поменявшие цвет и ставшие темными в эту главную минуту, свои томные с волокитой глаза. Нет, нет, это не оговорка, так один раз случайно высказалась известная эстрадная артистка по телевизору. Она вот так и сказала: «И тут я поднимаю свои карие, томные, с волокитой глаза», – и никто ничего не заметил, настолько это выражение оказалось естественным. «Волокита» — это новое, очень интересное выражение глаз нашей соотечественницы. Не «поволока», а именно «волокита», это и состояние души, и стиль жизни. Итак, Маша подняла свои потемневшие глаза и промолвила, будто возвращаясь из клинической смерти: «Я… я как будто вина попила», затем повернулась и быстро пошла в комнату. Кока бросился за ней. Он уже был во власти этой стихии, стихии желания, какого он не испытывал до этого никогда и ни с одной женщиной. Это было «темное счастье крови», как однажды написал кумир нашей литературной юности Эрих Мария Ремарк.

Маша быстро шла через комнату, не останавливаясь и не оборачиваясь. Она знала, что с ним происходит, она решила не противиться ничему, она даже была горда собой: вот до чего довела, заставила потерять человеческий облик, пробудила в нем зверя – и поэтому быстро шла через первую комнату, где был накрыт стол для них двоих, через вторую, она стремилась быстрее достичь спальни, а там – будь что будет, для этого надо было еще пройти кабинет мужа, но там, возле рояля, Кока ее настиг. Он обхватил ее сзади и стал целовать в шею, в лицо, в губы, которые она, развернувшись, опять подставила ему; его руки, не останавливаясь ни на секунду, гладили и ласкали ее всю и всюду, казалось, успевали.

– Не здесь, милый, не здесь, – шептала Маруся между поцелуями, – там, дальше… пойдем.

Но Кока уже не слышал ничего, его руки становились все смелее, да Маша уже и не сопротивлялась вовсе, когда он все-таки овладел ею прямо здесь, в кабинете, стоя у рояля, в позе № 14, известной в народе под названием популярной закуски к пиву. При этом Маша опиралась руками о черный «стэйнвейн» ее мужа и, пока сохраняла способность думать, думала, что так ей и надо, а потом – что в этом что-то есть, ну, что у рояля, а не где-нибудь еще. Она сначала тихо, а потом все громче и громче стонала, и, разумеется, Кока, с тщеславием, свойственным почти всем мужчинам, относил это за счет своих мужских достоинств. Маша почти кричала, извиваясь всем телом, от чего Кока совсем сатанел и продолжал акт с утроенной энергией, чувствуя себя самцом-победителем. Маша уже выла, мечтая только об одном: чтобы он побыстрее закончил. О, если бы только знал самодовольный Кока, что у Маши жесточайший остеохондроз и что стоя – ей никак нельзя, что каждое движение причиняет ей адскую боль и что именно поэтому она и хотела добежать до спальни! Несчастный Кока! Он думал, что Маша сгорает от страсти, а она просто стонала от боли!

«Ну и хорошо», – немного погодя, думала Маша, оправляя платье, под которым ничего не было, словно она заранее знала, что так получится, хотя, наверное, не то чтобы знала, но, пожалуй, допускала такую возможность, и поэтому на всякий случай под платьем у нее не было ничего.

«И хорошо, – думала она, читая на Кокином лице признаки законной гордости полового гиганта, еще раз подтвердившего свое высокое звание, – пусть думает, что я от страсти, немного лести мужчине еще никогда не вредило».

Какая все-таки прелесть эти вторые планы, эта пленительная разница между тем, что делаешь и что думаешь! И откуда только взялась эта хитрая и тонкая вязь отношений, словно взятая напрокат из эпохи и страны Людовика XIV и чудесным образом попавшая к нам, в наше время и наше место, в наше отхожее место?.. Да-да, именно так, вспомните фламинго в Московском зоопарке; это у них там все происходит благодаря чему-то, а у нас-то – всегда вопреки. И всегда у нас отыщутся люди, которым все эти движения души будут гораздо любопытнее, чем движения туловища; кому все эти душевные хитросплетения и кружева покажутся интереснее, чем многочисленные собачьи свадьбы и пиры на мусорных свалках нашей Родины, описанные в бестселлерах типа «Попка по имени Оля», где попка – это вовсе не попугай. И именно к ним обращаюсь я в первую очередь, а не к тем, кому сцена у рояля показалась, допустим, недостаточно откровенной и лишенной возбуждающих подробностей, – за мной, друзья! Вы увидите сейчас, как они любят друг друга и как мучают, и вы тоже пожалеете их и полюбите.

А потом был ужин. Когда Маша успела, когда постаралась, не знаю, но успела и, если хотела и тут поразить воображение Коки, то своего добилась, хотя он этого постарался не показать. Ужин был простой, без затей: шампанское «Дом-Периньон» в ведерке со льдом, а ему, если захочет чего-нибудь покрепче, – джин, виски или «Посольскую» водку, легкие закуски – салями там, ветчина голландская, миноги с хреном, но это на любителя, ну икра белужья, да, господи, кто ее не видел! – а так – все по-домашнему, ну, разве что десерт несколько необычен – свежая клубника со взбитыми сливками, глубокой осенью, а в остальном – так же, как в любой будничный день, – и просто и мило. Маша смеялась и сама не ела ничего, потчуя Коку всеми этими «незамысловатыми» дарами природы и поглядывая на него хитро и ласково.

А Кока был юноша без комплексов, он закусывал «чем Бог послал», застенчивость его никогда не терзала, и дарами природы из валютного магазина его ни удивить было нельзя, ни унизить – он ел и все, а Маша, подперев лицо кулачком, смотрела на него пристально и все подкладывала ему в тарелку, будто ее жутко интересовало, чисто теоретически, – сколько он способен съесть: «Съешьте еще вот это, Костенька!» Она опять держала дистанцию, опять разговаривала с ним на «вы», словно давая понять, что то, что было в кабинете у рояля, ничего не значит, что, мол, это еще не повод для знакомства. Костю это тоже мало смущало, он позволял себе накладывать еду, через некоторые промежутки времени спрашивал: «Маша, а вы-то что же ничего не едите?» (Он тоже перешел обратно на «вы», но сейчас, после близости, это уже не имело никакого значения. Граф с графиней, живущие в разных крылах замка, после любви ужинают вместе, – это нормально.) «А я не хочу, – отвечала Маша, – я вообще очень мало ем». И глаза ее при этом искрились: то ли смеялась над чем-то, то ли влюбилась – нельзя было понять.

А потом они встали из-за стола, неотрывно глядя друг на друга, обошлись без танцев и без единого слова пошли на этот раз степенно и спокойно в спальню, как муж и жена, как будто заранее все известно и все оговорено и слова вовсе не нужны – все и так ясно. А потом снова вернулись к столу, а потом опять в спальню. Бывает у женщин, а еще чаще у мужчин, что, когда они поближе узнают друг друга, больше не тянет, не хочется больше ни постели, ни встреч, или же встречи можно было бы еще оставить, но без постели. Бывает, что-то не нравится и отвращает: запах, жест, манера вести себя, улыбка не к месту, какая-то вдруг вульгарность, – да черт-те что может отвратить! Бывает, даже неосторожное слово, вырвавшееся у женщины или мужчины в самый интимный момент, способно даже рассмешить, а тогда – какая уж там любовь! У одного моего знакомого была женщина, которая в минуту экстаза кричала – что бы вы думали?.. – «Ура-а-а! » Ну скажите, можно быть с такой женщиной или нет? Долго во всяком случае нельзя.