Человек за шкафом - Олег Рой

Однако в том году народу еще дозволено было праздновать, и люди праздновали. В Москве, в столицах союзных республик, в Ленинграде, Сталинграде, Севастополе, Одессе гремели, расцветая в ночном небе многоцветными огнями, красочные салюты. Степан и Татьяна смотрели салют прямо с балкона и мечтали, как совсем скоро будут любоваться фейерверками уже втроем, с ребенком. Выйти погулять им в этот день не удалось. Татьяна была уже на последнем месяце и чувствовала себя совершенно измотанной – болела поясница, было тяжело дышать, да и толчки ребенка, первое время так радовавшие, становились все болезненнее.

– Скорей бы уже, сил нет терпеть, – вздыхала Татьяна, поглаживая огромный живот.

– Ну, уже немного осталось, – утешал Степан. – Родишь – отдохнешь.

– Какое там! – Таня с усмешкой поглядела на мужа. – Тогда-то самые трудности и начнутся. Маленький будет столько внимания и сил требовать… Особенно первый год. Пеленки, кормежка, зубки, плач по ночам…

– Ничего, справимся! – не унывал Степан. – Если уж мы войну пережили, то и эту заботу как-нибудь переживем.

– Ох, поскорее бы… Устала я уже. Как хочется уже снова стать прежней, стать собой. Ходить нормально, не выматываться, не чувствовать одышки… Туфли самой застегивать, наконец.

– Будто я плохо тебе туфли застегиваю, – в шутку обиделся Степан.

– Ты самый лучший муж, – заверила Татьяна. – Но не могу я чувствовать себя настолько беспомощной. Не привыкла…

К счастью, ждать и впрямь оставалось недолго. Ребенок появился на свет уже через три дня. И это была девочка – правы оказались в своих прогнозах настройщик и Катерина. Мать Тамары особенно гордилась своим предсказанием, а Татьяна немного побаивалась, что муж расстроится из-за того, что родилась дочь, а не сын. Но ее опасения оказались напрасны. Назаров был на седьмом небе от счастья.

– Знаешь, Катя, – делился он с домработницей, до блеска драившей квартиру к возвращению хозяйки из роддома, – я вот этого никогда не понимал – как можно такого ребенка хотеть, а такого не хотеть… Это ж твой ребенок, твоя кровинушка… Какая разница, мальчишка он или девчонка, белобрысенький или черненький… Да хоть – как там в фильме «Цирк»? – хоть розовенький в полосочку, хоть серый в яблочко! Меня когда спрашивают, кого, мол, хочешь, Степан Егорыч, сына или дочку, я всегда отвечаю: «Ребенка». А теперь Танюшка меня в записке спрашивает, не расстроился ли я из-за того, что у нас девочка, а не мальчик. Смешно даже!

Имя для дочери Назаровы выбрали быстро, назвали Ольгой – так звали покойную маму Татьяны. Степан души не чаял в своей Олечке, хоть и видел ее не слишком часто – у него было много работы, домой каждый день возвращался поздно, смертельно уставший. А чуть свет – снова на ногах, в восемь его уже дома нет, и не только в будни, но случалось, что и в выходные, и в праздники. Татьяну, конечно, это огорчало, но особенно переживать было некогда. Переложив все хозяйственные хлопоты на домработницу, она теперь занималась только ребенком и посвящала дочке все свое время, всю себя.

Второе послевоенное лето выдалось тяжелым, бо́льшую часть страны поразила жесточайшая засуха. Были и голод, и нужда, и болезни… Но генеральскую семью трудности затронули минимально. Татьяне не нужно было ни часами отстаивать в магазинах очереди за продуктами, ни рвать последнюю рубашку на пеленки, ни носить дочь на прививку в поликлинику, где измученные исхудавшие матери с кашляющими детьми, ожидая своей нескорой очереди, делились страшными историями, как в той или иной семье младенец умер от скарлатины или воспаления легких. У Назаровых была возможность и врача на дом пригласить, причем из лучших специалистов Москвы, и дефицитные медикаменты достать, и обеспечить нормальное питание как малышке, так и ее матери. Татьяна даже марлевые подгузники для дочки ни разу не постирала – этим занималась домработница. Так что первый год жизни Оли прошел на удивление легко.

Ни в ясли, ни в детский сад Назаровы отдавать дочь не хотели, Таня решила заниматься Олей только сама. Но очень скоро она поняла, что сидеть целыми днями с ребенком в четырех стенах ей скучно. Ей стало казаться, что она закисла, обабилась. Стоя перед зеркалом, она с грустью рассматривала свою располневшую после беременности и родов фигуру и жаловалась Кате, что совершенно утратила привлекательность. А что, если Степан начнет поглядывать на других женщин? Вон у него на работе их сколько! И не только уборщицы да буфетчицы, но и секретарши начальников, и даже специалистки отделов и начальницы из бывших фронтовичек. Есть молодые, есть постарше, но все ухоженные, уверенные в себе и зачастую одинокие, так как в послевоенное время на десять девчонок приходилось даже не девять ребят, а куда как меньше. Но при этом каждая из них надеялась все же устроить свое женское счастье.

Кому-то счастье нужно было устраивать, кому-то – не упускать. Татьяна начала заботиться о своей внешности и делала это куда старательнее, чем в юные годы. Да и возможностей у нее теперь было больше. Она шила платья у лучших московских портних, приглашала на дом модную парикмахершу, принимала ванны с травами или хвоей, делала маски для лица: огуречную, клубничную, овсяную, яблочную, лимонную – смотря по сезону – и каждый вечер мазалась самодельным кремом на основе сметаны, рецепт которого ей дала знакомая оперная певица.

И все равно Татьяна была собой недовольна. Не хватало чего-то, какого-то увлечения, какого-то дела, которому можно было бы себя посвятить, быть полезной обществу, быть значимой для себя самой. Ребенок отнимал много сил, но чем взрослее становилась Оля, тем больше у Тани появлялось свободного времени и тем чаще она задумывалась о том, что нужно чем-то заняться. Только она не знала чем. О работе не могло быть и речи, не было тогда принято, чтобы генеральские жены работали. Опять же ребенок маленький… Да и где работать-то? В больнице медсестрой? И жалко, очень жалко было огрубевших рук. Если бы руки были прежними, можно было бы продолжить заниматься музыкой, а так…

Чтобы как-то отвлечься, Татьяна начала ходить по концертам, театрам и музеям, и это ее по-настоящему увлекло. Как-то сами собой завязались нужные знакомства, в доме стали появляться интересные люди. Художники звали Назаровых на свои выставки, писатели дарили авторские экземпляры книг, актеры приглашали на спектакли со своим участием. Жизнь стала интересной, и Татьяна почувствовала себя по-настоящему счастливой. С радостью она делилась всеми новыми открытиями и впечатлениями со Степаном, и если он был не слишком уставшим, по вечерам обязательно волокла его «в люди».

Что касается Степана, то новое увлечение жены рождало в нем двойственное чувство. Конечно, ему нравилось видеть Татьяну радостной и воодушевленной – но ее новые знакомые вызывали у него тревогу. В силу своего положения Назаров слишком хорошо понимал, насколько опасно в Советском Союзе быть представителем творческой профессии. Одно неверное слово или чей-то донос – а завистников в этой среде немало – и все, на судьбе литератора или художника можно ставить крест. Угроза распространялась не только на него и его семью, но и на всех, кто их знал, кто с ними дружил или даже просто общался с ними. В один вечер могли арестовать неугодного поэта или драматурга, в другой уже вызывали «для беседы» тех, с кем тот поддерживал контакты. Это касалось далеко не только творческих людей. Все, кто занимал руководящие должности, тоже, как сказали бы сейчас, входили в группу риска, и Степан Егорович не мог этого не понимать.