Сестры? No way! - Сиобхан Паркинсон

Я не могу вспомнить, что именно сказал Боб, слышала только его голос, звучавший как-то торжественно, Готова поспорить, что любой, кто слышал, согласился бы со мной. Его слова были для меня, как звуки любимой песни. Должно быть, Боб зашел специально, чтобы увидеть меня, потому что так ничего и не купил. Спросив, как мама, он как бы между прочим поинтересовался, не соглашусь ли встретиться с ним после работы и выпить чашку кофе.

Положив книги на полку, я начала расставлять их, отсчитывая по три штуки. На предложение выпить кофе я ничего не ответила. Я просто не знала, что сказать. Мне очень хотелось этого, хотелось сесть напротив него и долго болтать и чтобы он поглаживал мою руку, пока я говорю, а потом проводил меня домой, крепко обнимая за талию, и уже около дома поцеловал. Но также я была уверена, что хочу, чтобы после всего этого он развернулся и пошел домой, оставив меня одну. Это нечестно с моей стороны. Весело провести время в его обществе, морочить ему голову, а потом, помахав ручкой, сказать: «Пока».

Я прокручивала все это в голове, как опять услышала его голос, на этот раз он говорил мне в ухо, повторяя приглашение. Но я ответила «нет», ответила довольно твердо, возможно, даже чуть повысив голос, потому что после этого он просто повернулся и вышел из магазина, не сказав ни слова. У меня внутри словно все оборвалось, и я стала считать книги, повторяя «раз-два-три, раз-два-три», пытаясь сконцентрироваться на этом и отвлечься от случившегося.

Я пыталась понять, почему я порвала с Бобом, ведь он нравился мне и я скучала по нему, и я не думаю, что знаю кого-то лучше, чем его. Просто сейчас я не хочу отвлекаться на него, потому что мне нечего с ним делать. Боб — просто увлечение, и в данный момент ему не место в моей жизни.

Вчера ночью как гром среди ясного неба на пороге появился отец с маленьким Гэвином на руках. Я уже спала, поэтому не слышала, как подъехала его машина, но сквозь сон до меня донесся звонок в дверь. Затем в коридоре послышались голоса и детский плач, и тут я уже окончательно проснулась. Спустившись вниз, я увидела маму, стоявшую в ночной рубашке. Ее волосы были убраны в сетку — я и не знала, что у нее имеется такая вещица. Судя по ее виду, она была не очень довольна и что-то говорила шепотом. Я не знаю, почему она шептала, когда вокруг было столько шума, но думаю, она делала это автоматически, зная, что на дворе ночь и люди спят. Я была в пижаме и тапочках, наверное, поэтому меня пробила дрожь. Потом мама втащила нежданного гостя в коридор, и только тогда я поняла, что это отец. Лицо Гэвина раскраснелось и было мокрым от слез. Во рту он держал палец, а другой ручонкой сердито махал.

Сначала я подумала, что что-то случилось с Гэвином. Мы с мамой проводили их на кухню, где было почти так же холодно, как и в коридоре. В комнатах с окнами на северную сторону в это время суток даже летом всегда стоит холод. От флуоресцентных ламп не намного больше пользы, но все же лучше находиться здесь, чем стоять в холле, ожидая в любой момент появления Алвы. Она может лишь усугубить ситуацию. У нее это, без сомнения, получится.

Отец поставил Гэвина на кухонный стол, как будто это была сумка, только что принесенная из магазина, и я заметила, что под комбинезоном у него надета пижама. Отец сел за стол, обхватив руками голову и не обращая внимания на Гэвина, продолжавшего рыдать, не вынимая пальца изо рта. Было так странно видеть здесь отца. Он не появлялся в этом доме почти четыре года, но сейчас, как будто и не было этих четырех лет, сел на свое обычное место за столом рядом с холодильником.

Он не обращал на Гэвина никакого внимания, и я решила, что с ребенком все в порядке. Правда, мальчик так горько плакал, что я, вытирая салфеткой мокрое от слез личико, посмотрела, нет ли у него синяков и царапин. Потом я вытерла палец, когда он вынул его изо рта. А он все плакал, пуская слюни. Тогда я взяла его за подбородок и аккуратно закрыла ему рот. Он удивленно посмотрел на меня, продолжая всхлипывать с обиженным видом, но рот больше не открыл и постепенно начал успокаиваться, только иногда всхлипывал и его маленький животик дрожал.

Я потянулась к верхней полке и достала ему «Кит-кат», думая порадовать его. Но он не заулыбался, как многие дети при виде шоколадки, а его большие глаза еще больше округлились. Потом он все же заинтересовался и, раскрыв обертку, засунул в рот сразу обе дольки. Было забавно наблюдать, с каким серьезным видом он поглощает шоколад, размазывая его по лицу. Крошки вафельной начинки сыпались на стол и на пол, застревали между его толстенькими пальчиками.

Тем временем мама с отцом оживленно о чем-то шептались. Я очень старалась не слушать, когда поняла, что родители не желают нас ни во что посвящать. От отца пахло алкоголем. Я не думаю, что он был так уж пьян, иначе он просто бы не смог сесть за руль, тем более с ребенком. Но я поняла, что мама не отправит его домой в таком состоянии.

Я хотела было приготовить чай, но боялась, что Гэвин свалится со стола, если я оставлю его, а куда его, кроме пола, можно посадить, не знала. Тогда я начала напевать ему детские песенки, и совсем не для того, чтобы развлечь, а чтобы создать хоть какой-то шум и не слышать разговора старших. Почему-то я боялась услышать то, о чем они говорили.

Гэвину понравились мои песенки. Он даже заулыбался, когда услышал знакомые ритмы. С «Кит-кат» он покончил и принялся хлопать в ладоши и петь вместе со мной. Потом он поднял вверх ручки и потянулся ко мне, я подняла его и стала кружиться с ним по кухне. Мама с отцом все еще продолжали говорить. Я открыла дверь и, все так же пританцовывая, вышла в холл. Здесь пахло ковром, днем этого почему-то не чувствуется. Гэвин уронил голову мне на плечо, весь обмяк и сделался тяжелее.

Продолжая его укачивать, я теперь уже перешла в гостиную. Здесь тоже пахло ковром. Наверное, ночью во всех комнатах, где есть ковры, стоит одинаковый запах. Уложив Гэвина на диван, я взяла старый клетчатый плед, которым мы обычно накрываем диван, чтобы спрятать пятна и протертые места, и аккуратно накрыла спящего братишку. Его ротик приоткрылся, стали видны все крохотные молочные зубы. Он заворочался, и его шелковые каштановые волосы упали на лоб. Он дышал совсем беззвучно, и я даже прислонила ухо к его носику, чтобы услышать дыхание. Я еще постояла немного возле него, а потом тихо вышла из гостиной.

Из-под кухонной двери пробивался свет, были слышны голоса, которые то становились громче, то опять стихали. Вернувшись в свою кровать, я глядела в потолок широко раскрытыми глазами, нош у меня были совсем ледяные. Я знала, что не смогу заснуть несколько часов, но неожиданно наступило утро, и мама позвала меня завтракать. Я сбежала вниз по ступенькам, в полной уверенности, что Гэвин упал с дивана и, хныча, лежит на полу в гостиной, но его там не оказалось, только смятый плед, сдвинутый в конец дивана.

Мама выглядела сонной, как будто она вообще не ложилась. Одному Богу известно, как она смогла избавиться от навязчивых разговоров отца. Она не могла отправить его домой пьяным. Должно быть, ей самой пришлось отвезти его. — Не спрашивай меня ни о чем, дорогая. — сказала она, когда я села за стол. — И ради бога, ни слова Алве обо всем этом.