Книга с местом для свиданий - Горан Петрович

Не успели еще упасть все немецкие бомбы при апрельской бомбардировке Белграда, а Таврило Димитриевич уже пришел на помощь тем, кто занимался розыском и спасением обгоревших страниц древних церковных книг из собрания сильно пострадавшей Национальной библиотеки. Он производил впечатление человека, который сам обгорел в те дни на улице Косанчичев венац.

— Он возвращался домой как полусумасшедший, с карманами, набитыми пеплом сгоревших книг, который он стряхивал с веток окружавших пожарище деревьев, и по ночам пытался спасти из этой пушистой массы хотя бы одно целое слово. Некоторые слова ему удавалось восстановить, и он посылал их в конвертах из навощенной бумаги профессору Веселину Чайкановичу, а позже, тайно, в монастырь Любостиня, где немецкие власти держали интернированного епископа Николая Велемировича... — вырисовывалось из туманного прошлого.

После войны эта переписка послужила юридическим поводом для экспроприации его имущества. «Именем народа» в чрезвычайном порядке были конфискованы книжный магазин и часть квартиры на улице Пальмотича вместе с выходом на балкон, как раз тогда-то по ошибке и оказалась замурованной кладовка, а во время другого, менее официального вторжения, которое скорее следовало бы назвать просто обыском, была конфискована большая часть отцовских записей, причем молчаливые люди приходили и позже, унося с собой некоторые книги и оставляя взамен короткие расписки.

— Это были книги и записи, о которых я расскажу вам отдельно, сейчас у нас нет времени, день Святого Иоанна уже на носу, а мы даже не решили, какие делать пирожные! — воскликнула старая дама, а Елена вспомнила пустые места на полках, которые напоминали ей следы вырубленных веток в кроне библиотеки.

Хорошо, бог с ним, с этим отнятым у них имуществом, но мать так никогда и не смогла привыкнуть к тому, что они навсегда лишились покоя. Она вздрагивала при каждом звонке или звуке закрывающейся двери лифта. Не по себе было ей и тогда, когда на лестнице воцарялась полная тишина, ей казалось, что кто-то подкрадывается к дверям. Никто не мог больше уговорить ее петь, и весной 1956 года она умерла от створожившейся в груди меланхолии.

— Доктор Арсенов, вы с ним познакомитесь на праздник, до последнего ее вздоха надеялся, пытался убедить ее: «Давайте-ка, я знаю, что вам теперь не до этого, но все же давайте, напрягитесь, попробуйте запеть „Где ты, душа" Зайаца, заставьте себя выдохнуть!» Она его не слушала, отворачивала лицо и упорно сжимала бледные губы, боясь, что песней только продлит агонию смертных часов... — нанизывала слова Наталия.

Овдовев, Таврило Димитриевич полностью удалился от всего, сюда, в эту комнату с книгами, и никуда не выходил почти полных десять лет, здесь же он питался крохами как безвольная птица, чутко спал, как напуганная зверушка, и упорно молчал, как рыба на дне реки. Отсюда же, из библиотеки, он неожиданно и исчез в облачном 1965 году, и никто никогда не узнал, куда он делся.

— Только на столе осталась раскрытая книга, да и она потом, во время поисков отца, куда-то пропала... — тихо добавила она.

С тех самых пор Наталия Димитриевич жила одинокой, уединенной жизнью, работая до самой пенсии в том же «Пеликане», который после национализации был превращен в писчебумажный магазин, торговавший канцелярскими товарами, карандашами, ручками и всевозможными бланками, и единственной радостью в ее жизни была забота о семейной библиотеке и воспоминания о своей ничем не закончившейся любви. Время от времени ей удавалось получать некоторые суммы из довоенных отцовских вкладов в давно исчезнувших банках и кредитных учреждениях, дополнительный заработок давали и уроки чтения, например профессор Тиосавлевич с философского факультета одно время, когда еще был студентом, трижды в неделю приходил на двухчасовые занятия.

— Это были уроки настоящего, полного чтения, дорогая моя, а не такого, как ваше, серединка на половинку! Я вижу, вы стараетесь мне угодить, но все же оно очень далеко от истинного. У вас, несомненно, есть этот дар, но я надеюсь, что после дня Святого Иоанна мы начнем читать более увлеченно, более глубоко! — Старая дама воспользовалась возможностью немного упрекнуть компаньонку.

На праздничном обеде кроме хозяйки присутствовали только сама Елена и господин Исидор Арсенов, причем любые подсчеты приводили к выводу, что доктор — ровесник века. Одна из тарелок с прибором осталась неиспользованной, оказалось, что ожидавшаяся гостья, некая госпожа Петрашинович, «больше не находится среди нас», еще этим летом душа ее упокоилась навеки. Возможно, именно это повлияло на настроение присутствующих, за столом не чувствовалось настоящего веселья. Госпожа Наталия ненавязчиво угощала гостя, доктор Арсенов прищелкивал языком и скатывал шарики комплиментов. Что бы он ни попробовал, начиная от кутьи и далее, всякий раз находил повод подчеркнуть целебные свойства натуральной пищи:

— Распаренное пшеничное зерно устраняет спазмы в животе... Петрушка — отличный антисептик... Лук-порей помогает при кашле... Майоран — успокоительное средство, полезное при затяжной икоте, бронхите и других недугах...

Ввиду того что недавно после многочисленных безуспешных попыток доктор все-таки отказался от курения, а одна из главных отличительных черт праздничного обеда на день святого покровителя семейства состоит в том, что все происходит по-ти-хонь-ку, после каждого блюда он вместо сигареты ненадолго вздремывал, и тогда его киноварно-розовый галстук-бабочка подрагивал среди седых волос упавшей на грудь бороды. Под конец, когда подали десерт, успев подчеркнуть, что грецкий орех лечит малокровие, «хм, прошу извинить за выражение, и поднимает потенцию», а очищенный миндаль успокаивает боли в желудке, в то время как инжир считается мягким диуретиком, и так далее, переходя от одного вида пирожных к другому, доктор впал в столь глубокий сон, что не заметил, как попутно, не просыпаясь, выпил целую чашечку черного кофе. Очнулся он, только почувствовав осадок со дна, и смутился как ребенок, которого застигли за каким-то запрещенным занятием:

— Простите, мне снилось, что я курю. Хотя о вреде никотина можно долго не распространяться, должен признаться, что кофе без сигареты особого удовольствия не доставляет.

В завершение госпожа Наталия Димитриевич положила на круг граммофона ту самую, новую пластинку маэстро Артура Рубинштейна. В потрескивающей паузе между «Ноктюрном для левой руки» Скрябина и «Игры огня» Де Фальи доктор Арсенов спросил:

— Ранний Рубинштейн?! Грандиозно! Где вы это раздобыли? Как всегда, у Митича, на Славии?

— Нет, — грустно ответила хозяйка. — Представляете себе, универмаг Митича среди бела дня оказался закрыт, пришлось мне зайти в тот, что назывался «Та-Та», напротив «Русского царя».

Нужно ли говорить о том, что старая дама почти ни к чему не прикоснулась?

— У меня что-то нет аппетита, настолько я начиталась рецептов Паты, — оправдывалась она.

— Вы не против, если мы ненадолго удалимся? Обещаю вам, вернемся до наступления темноты... — такими словами встретила хозяйка свою компаньонку в комнате библиотеки в полдень, неделю спустя после дня Святого Иоанна, протянув ей, как обычно, одну из двух книг с одинаковым названием.