Кража в Венеции - Донна Леон

Во взгляде директрисы промелькнула тревога, однако она промолчала.

– Я понятия не имею о стоимости украденных книг и о том, каким образом можно продать отдельно взятые страницы. – Брунетти выдержал паузу, однако дотторесса Фаббиани не нашла, что сказать в ответ на это. – Поэтому вот мое мнение: этим делом должен заняться Отдел по борьбе с кражами произведений искусства. Но он находится в Риме, так что…

– Так что у них есть заботы поважнее, чем эта? – закончила за него фразу директриса.

Действительно, к чему сейчас обсуждать многочисленные ограбления, которым подверглись частные жилища, церкви, библиотеки и музеи (не стала исключением даже Библиотека министерства сельского хозяйства) за последние несколько лет. Брунетти регулярно читал циркуляры, рассылаемые Отделом по борьбе с кражами произведений искусства и Интерполом; в них шла речь о крупных ограблениях и упоминались не только картины и скульптуры, но и манускрипты, книги – целиком или в виде отдельных страниц. Книжные вандалы не гнушались ничем, безнаказанно хозяйничая в старейших коллекциях Европы.

– Сколько печатных изданий в этой библиотеке, дотторесса? – спросил комиссар.

Женщина склонила голову набок, размышляя над вопросом.

– Общий фонд Мерулы насчитывает около тридцати тысяч экземпляров, и бо́льшая его часть находится на первом этаже, это так называемая современная коллекция. На втором этаже, – продолжала она, жестом указывая на помещения, расположенные за спиной у Брунетти, – хранится порядка восьми тысяч томов. И манускрипты – это еще около двухсот экземпляров.

– Это все?

– Еще у нас есть коллекция персидских миниатюр. Один торговец вывез их в конце прошлого века из Ирана. Осмотреть их можно только в присутствии сотрудника библиотеки.

Это напомнило Брунетти о том, что иногда дотторе Никерсон находился в читальном зале не один. И, возможно, проводил там бо́льшую часть времени.

– Читатель, которого вы прозвали Тертуллианом… У вас есть его документы?

– А он вам зачем? – спросила директриса, явно желая оградить этого человека от неприятностей.

– Хотелось бы с ним побеседовать. Я слышал, он бывает здесь так часто, что к нему относятся чуть ли не как к сотруднику. Если это правда, он вполне мог заметить нечто… скажем так, нечто необычное.

– Не думаю, что он сможет вам чем-то помочь, – не сдавалась директриса.

Брунетти надоело изображать «хорошего полицейского».

– Дотторесса, не уверен, что следственный судья разделяет вашу точку зрения.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила дотторесса Фаббиани напряженным голосом.

– Что судья своим постановлением наверняка обяжет вас сообщить полиции имя этого человека и любую информацию, которая поможет установить его местонахождение. – И не давая ей времени на то, чтобы возразить, добавил: – Это библиотека, дотторесса, а не медучреждение или церковь. Имя и адрес этого человека – не защищенная информация, к тому же существует большая вероятность того, что он был свидетелем преступления. Единственный способ это выяснить – поговорить с ним.

– Полагаю, это может быть… – начала директриса и задумалась, подбирая слова, – …тяжело для него.

– Почему? – спросил Брунетти уже мягче.

– У него были некоторые проблемы.

– Какого рода? – Комиссар постарался вложить в вопрос бесконечное терпение, которое поощряет людей рассказать нечто такое, о чем они предпочли бы умолчать.

Директриса явно прикидывала в уме, что стоит говорить, а что – нет.

– Возможно, в прошлом он был священником или по меньшей мере семинаристом.

«Что ж, это объясняет его увлечение трудами Тертуллиана», – подумал Брунетти.

– Возможно? – переспросил он. И когда директриса смущенно кивнула, продолжил: – То есть в определенный момент он решил отречься от духовного сана или уйти из семинарии? Или вынужден был это сделать?

– Не знаю, – ответила женщина. – О таком не спрашивают.

– Но у вас есть догадки? – предположил комиссар.

Интуиция его не подвела: дотторесса Фаббиани заметно смутилась.

– Почему мы вообще о нем говорим? – спросила она. – Он всего лишь посещает нашу библиотеку. Это не преступление!

– Однако если ты читаешь и вдруг видишь, что рядом орудует злоумышленник, но молчишь – это, безусловно, преступление! – воскликнул Брунетти, немного искажая правду в личных целях.

– Он – хороший человек, – не сдавалась директриса.

Комиссар же по собственному многолетнему опыту знал, что хороший человек не обязательно храбрый и не всегда горит желанием ввязываться в чужие дела.

Давным-давно Брунетти приходилось изучать труды Тертуллиана (и он помнил, что этот богослов родился в Африке и был законником), и то, что он прочел, ему совершенно не понравилось. Никогда еще комиссар не сталкивался со столь яростным порицателем удовольствий, да и о жизни в целом Тертуллиан был не очень высокого мнения. Кем надо быть, чтобы читать это… добровольно?

– Вы покажете мне его читательскую карточку? – спросил комиссар, не позволяя отвлечь себя от темы.

– А без этой беседы никак нельзя обойтись? – спросила директриса.

– Никак, – ответил Брунетти.

– Этого человека зовут Альдо Франчини. Живет в Кастелло[31], в конце Виа-Гарибальди.

Брунетти достал блокнот, записал имя и адрес, потом поднял глаза на дотторессу. Интересно… Ей известно, где он живет?

– Насколько хорошо вы его знаете?

– Почти не знаю, – сказала она, проходя к своему столу и присаживаясь. Директриса указала Брунетти на стул, и он тоже сел, надеясь, что это хоть немного облегчит их общение. – Зато я знакома с его младшим братом, мы вместе учились в школе. Года три назад он позвонил мне и сказал, что старший брат вернулся в Венецию, после того как лишился работы из-за конфликта с начальством. Это означало, что у него не будет рекомендательного письма. Мой знакомый спросил, может ли его брат приходить в Мерулу почитать – с моего позволения, ведь он лишился места.

– И кем же он работал?

– Преподавателем теологии в частной школе для мальчиков в Виченце[32].

– Теологии? – переспросил Брунетти.

Директриса посмотрела ему в глаза.

– Тогда он еще был священником, – ответила она, и ее голос стал гораздо увереннее.

– Тогда?

– Не думаю, что это мое дело, – сказала дотторесса Фаббиани, и было ясно, что она не лицемерит, не выставляет напоказ свою деликатность, как часто делают люди в подобных случаях.