Цивилизация запахов. XVI – начало XIX века - Робер Мюшембле

Как всякое ценное сырье, навоз становится неотъемлемой частью товарооборота в быстро развивающемся капиталистическом производстве. Его трафик достигает внушительных масштабов, ловкачи ищут малейшие лазейки, чтобы его добыть. Королевский указ от 1667 года касается безобразий, чинимых многими земледельцами в предместье Ла-Вилле: вступив в сговор с ассенизаторами и мусорщиками, они кормили свиней и собак человеческими экскрементами[61]. Можно без преувеличения сказать, что крестьянами, живущими вокруг густонаселенного города, человеческие фекалии ценятся на вес золота, так как служат удобрением для сельскохозяйственных растений, фруктовых деревьев, овощных культур, виноградников. Без поставок экскрементов интенсивное, прибыльное сельское хозяйство, обслуживающее нужды Парижа, пришло бы в упадок. Излишне строгие правила запрещают использовать экскременты в течение трех лет, пока они не превратятся в «пудрет», которым можно будет удобрять почву. При этом отдельные специалисты жаловались, что подобная практика дает лишь «плохие зерна и вредные для здоровья овощи». Неизвестно, оказывал ли их вкус эффект мадленки Пруста на потребителей, которые в то же время были производителями биологических удобрений, на которых выращивались эти овощи и злаки. Как минимум стойкая вонючая атмосфера столицы была результатом активной совместной деятельности парижан и селян.

Часто по ночам крестьяне воровали ценное сырье на свалках, где оно сушилось, — несмотря на предупреждения агрономов, убежденных в том, что использование навоза в свежем виде будет придавать овощам и фруктам неприятный запах. Невзирая на давление, селяне упорно отказываются использовать другие дурно пахнущие субстанции (ил, компост и пр.), складированные в отдельных хранилищах. Их было в десять раз больше, чем экскрементов, которых, по оценкам, в 1775 году было 27 000 кубометров и которые хранились на трех постоянно действующих свалках вплоть до 1779 года. Фекалии из предместий Сен-Жермен и Сен-Марсо в 1760 году были перенесены на расстояние около четырех километров, чтобы провозимые мимо продукты питания, в частности свежий хлеб из Гонесса, не заражались «дурным воздухом»[62]. Также необходимо было добиться того, чтобы отвратительные запахи не портили впечатления от Парижа и его окрестностей у путешественников и иностранцев, двигавшихся в сторону столицы. Начиная с 1781 года единственной действующей свалкой нечистот будет Монфокон, около Бют-Шомона, к северо-востоку от Парижа. Это мрачное место описывал еще Франсуа Вийон, видевший там вереницу виселиц, на которых болтались повешенные. Оно могло бы служить иллюстрацией к Дантову аду: на десяти гектарах в резервуарах ферментировалось дерьмо, а на площадках для разделки туш и сдирания кожи гнила падаль.

Центр Парижа, впрочем, тоже не был раем для чувствительных носов. Отходы острова Сите эвакуировались по реке, что вызывало жалобы жителей прибрежных кварталов, недовольных невозможностью открыть окна и полагавших, что испарения уничтожают блеск серебра, позолоты и зеркал. В городе, где практически отсутствовали тротуары, черная вонючая грязь была постоянным кошмаром пешеходов. Попыток удалить из Парижа нечистоты, сделанных в эпоху Просвещения под руководством лейтенанта полиции, которому это было поручено, явно было недостаточно, чтобы заметно улучшить положение. После прохода старьевщиков с крюками, выискивавших все, что имело хоть какую-то ценность, в том числе шкуры кошек и собак, которые они перепродавали, проезжали мусорщики со своими тележками. Отражая реальность демографического взрыва, содержимое этих тележек доходило до полутора кубометров в день. В 1780 году ежедневно работало пятьсот мусорщиков. В тот же период семьдесят содержащихся в плохом состоянии парижских канализационных резервуаров регулярно засорялись, и их содержимое затопляло окрестности, особенно во время ливней и гроз. Разраставшийся город поглощал свалки предместий, где они были устроены при Людовике XIII, а преобладающие западные и юго-западные ветра переносили невыносимую вонь на прилегающие кварталы. Свалка на улице Вожирар отравляла кварталы Шайо и Пасси. Ситуация стала столь тревожной, что в 1758 году Королевский совет предписал открыть новые свалки в стороне от предместий. Лейтенант полиции Бертен, принимая во внимание расстояния, оценил ежегодную очистку улиц в 56 000 ливров[63]. Не исключено, что парижская грязь поспособствовала обогащению одного из главных доверенных лиц мадам де Помпадур.

Появляются новые профессии, представители которых оказывают ранее не известные услуги. В 1771 году по приказу лейтенанта полиции Сартина, чтобы не штрафовать и не наказывать телесно тех, кто справлял нужду вне домов, на углах улиц были установлены специальные бочки. Десятью годами позже один предприимчивый парижанин обустроил портативные уборные и брал по 4 су за посещение. Возникает конкуренция. На террасы дворца Тюильри было невозможно зайти, запах там стоял невыносимый, и по приказу генерального директора дворцов (суперинтенданта дворцов) при Людовике XVI были снесены пристройки, где сушилась посуда, и на их месте созданы общественные уборные, по 2 су за посещение. Решив, что плата слишком высока, завсегдатаи перебрались в Пале-Рояль. Этот дворец, хоть и провонял насквозь мочой, не находился в юрисдикции полиции и целиком и полностью был в распоряжении герцога Орлеанского. Герцог устроил там двенадцать общественных уборных, в 1798 году принесших 12 000 ливров дохода. Таким образом, некая странная алхимия помогает превратить пакость в золото. Драма в трех актах «Чувствительный золотарь», написанная Нугаре и Маршаном, весьма явно устанавливает связь, которая должна была бы заинтересовать психоаналитиков-фрейдистов, тем более что в основе ее — конфликт между недостойным сыном и его измученным отцом Уильямом Сентфортом: последний отказывается видеть, как его отпрыск своими безобразиями и излишествами бесчестит семью, и в конце концов отравляет его. В начале пьесы друг молодого человека пытается привить ему вкус к своему отвратительному ремеслу: «Поганые шахты, которые вы копаете вместе, однажды станут для тебя золотыми жилами». «Он и впрямь превращает грязь в золото. Я часто отпускаю его поработать с этими ребятами и премило при том развлекаюсь», — отвечает отрицательный герой.

Родившийся в 1633 году врач Бернардино Рамаццини, профессор в Моденском, затем в Падуанском университете, написал на латыни трактат «О болезнях ремесленников». Книга вышла в свет примерно в 1700 году[64]. Дополненная автором в 1713‐м, она имела большой успех, была переведена на многие языки. Сегодня идет полемика о том, сыграл ли Рамаццини роль основоположника медицины профессиональных заболеваний.