Женщина в лиловом - Марк Криницкий

Она засмеялась.

— И у меня сейчас невыразимо блаженное настроение. Нагрешить я еще не успела и изо всех сил стараюсь быть доброй и гоню даже дурные мысли. Распорола кремовое платье и сейчас буду стучать на машинке: стук! стук! стук! Это самое верное средство, чтобы не согрешить. Зинка тоже заперлась у себя в комнате. Она злючка (тьфу! тьфу! тьфу! — вот уже и согрешила), но это же правда: если бы она не заперлась, она бы уже успела тысячу раз со всеми перессориться. Нет, я лучше сяду поскорее за шитье. Ау, Нил!

— Ау! — сказал он весело.

Ее наивная, несложная душа освежающе коснулась его чувств. Он положил трубку.

Потом вспомнил, что надо завтра с утра послать ей цветы, позвонил в садоводство и заказал корзину ландышей.

На другой день, около полудня, он заехал к Сусанночке. Обе сестры принимали поздравления.

— Мы с Зинкой уже поругались, — громко крикнула Сусанночка. — Завтра Биорги празднуют серебряную свадьбу, и мы не знаем, что им подарить. Зинка хочет подарить портрет Бетховена в хорошей раме, и выйдет, что Бетховен празднует свою серебряную свадьбу. Неправда ли, это чепуха?

Зина равнодушно курила, глядя неподвижными глазами на Колышко. Она была умна, некрасива и презирала, хотя любила, сестру…

— Отчего же, это недурно, — сказал Колышко.

Сусанночка надулась и замолчала. Но ей все-таки хотелось сказать, что бы она подарила Биоргам.

— По-моему, надо подарить очень хороший чайный сервиз. Какой-нибудь особенный, парадный, чтобы его можно было подавать раз в год по торжественным дням.

Зина вынула папиросу из крупных зубов, которыми она ее прикусывала, и коротко и оглушительно захохотала.

— Постыдилась бы курить сейчас же после причастия, — сказала ей Сусанночка.

На минутку заехала мадам Биорг. Она звучно расцеловалась с сестрами и заговорила низким басовым голосом, похожим на звуки большой оркестровой трубы. Говорила она немного в нос, и голос ее отдавался по всему дому.

— Ах, дети мои, — говорила она, — нет никакого особенного счастья дожить до серебряной свадьбы. Во-первых, это уже верный диплом на звание старухи. Во-вторых, невольно оглядываешься на прожитую жизнь. Правда, я не могу особенно пожаловаться на Матвея: он мне не изменял, не кутил, не пьянствовал, в карты играл по маленькой, вообще был благоразумен, и это было немного скучно. Вообще, жизнь, что называется, незаметно проскочила. У других были драмы, трагедии, разводы, разъезды, а у нас постройка молочной фермы, покупка и продажа двух имений, образцовое пчеловодство…

Она громко хохотала на весь дом, точно била в барабан.

— Странно, а что же нужно еще? — искренно удивилась Сусанночка.

Она с таким недоумением и даже испугом подняла брови, что Зина и мадам Биорг засмеялись враз. Лицо Сусанночки сделалось розовым от обиды. Мадам Биорг спохватилась.

— A propos[11], дети мои, — сказала она, — завтра у нас никаких приглашений не будет. Свой интимный круг. Ну конечно, вас троих я не считаю за посторонних. Ах, эта ужасная мадам Симсон!

Она лукаво прищурилась на Колышко.

— От нее нет никакой возможности избавиться.

Сусанночка перехватила взгляд.

— При чем здесь Нил? — спросила она.

Мадам Биорг хохотала.

— Почем я знаю? Она всюду появляется, как бледная тень, где бывает архитектор Колышко. На всех закладках и освящениях зданий. Говорят, она заказала Нилу Григорьевичу проект какой-то необыкновенной виллы.

— Ничего подобного, — сказал тот.

— Ты с ней знаком? — спросила Сусанночка.

— Да, немного.

Он конфузился.

— Что это значит, Нил? Но ты мне все потом расскажешь подробно.

— Я могу рассказать и сейчас, — сказал он. — Просто меня преследует эта госпожа. Является ко мне на квартиру.

— Зачем, Нил?

Он затруднялся, как сказать.

— Как будто у нее действительно какие-то архитектурные проекты.

— Как будто! — грубо сказала Сусанночка. — Я прошу больше ее не принимать.

Все три женщины внимательно изучали его лицо. Он терялся больше и больше.

Сусанночка сказала мадам Биорг:

— Если эта особа заявится завтра к вам, то я уйду.

— Но, моя милая, не могу же я ее насильно выгнать.

— Вы можете ее не принимать.

— Вы разве не знаете, что Матвей еще со смерти ее отца управляет ее имениями? Кстати, — продолжала она, обращаясь к Колышко, — мы уже почти обставили наш деревенский дом. Ах, я вам так благодарна за то, что вы сделали большое окно на озеро. Сейчас еще лед, но уже кое-где сделались черные полыньи. Это будет очаровательный вид, когда все стает. Мы скоро туда поедем на один день.

— Возьмите меня с собой, — попросила Сусанночка.

— Ну, конечно, дорогая. Ведь и Нила Григорьевича мы просим.

Он дал согласие наклонением головы и встал, прощаясь. Ему хотелось под каким-нибудь предлогом не быть завтра у Биоргов, раз там будет Вера Николаевна.

— Я заранее извиняюсь, — сказал он, — если не попаду завтра на ваше семейное торжество. Прошу передать мое поздравление Матвею Осиповичу.

— Это — бегство, — сказала Зина, равнодушно глядя перед собой.

Сусанночка некрасиво побледнела.

— Я требую, чтобы ты был, — сказала она, — я тоже хочу ее видеть.

— Хорошо, — сказал он, прощаясь.

Уходя, уже в передней, он поймал себя на странном любопытстве увидеть завтра Веру Николаевну.

«Неужели я так тщеславен?» — подумал он.

Эта женщина из-за него явно себя компрометировала. Она была не похожа на психопатку. Она просто и уверенно шла к своей цели. Может быть, она думала обезоружить его своею покорностью? Правда, она не слишком уважала его и в этом была ее главная ошибка. Ей не следовало задевать его самолюбия.

Он решил, что встретить завтра Веру Николаевну у Биоргов ему будет безразлично, и успокоился.

Дом Биоргов был похож на большой склад случайной мебели. Вещи сюда беспрерывно въезжали и потом отсюда выезжали. И было смешно-известно, что этот широкий диван из красного дерева с длинным сиденьем, похожий на двуспальную кровать, стоит триста пятьдесят рублей. А Матвей купил его у разорившейся помещицы княжны Поддубной за девяносто. Можно было спросить, сколько стоит вот этот стул, кресло, часы. Биорг беспрестанно свои вещи менял и продавал. Многие из них были замечательны, как, например, старинные клавесины с глухим, тусклым звуком, узкие длинные гусли епископа Феофана[12], известного затворника, похожие на гроб, в котором натянуты струны, несколько замечательных портретов кисти художника Боровиковского[13], в особенности один — «Дама с мушкой», который Биорг оценивал в пять тысяч рублей.