Вечный гость - Рубен Давид Гонсалес Гальего

Я начинаю перечислять названия газет и телевизионных каналов.

Из кабины пилотов выходит мужчина. Почти сутки на дежурстве. Строгий голос уверенного в себе человека.

– Что здесь происходит?

– Он не хочет выходить из самолета. – С пилотом женщина разговаривает, заискивая. Пилот – начальство.

– Почему ты не хочешь выходить из самолета? – обращается ко мне пилот. – Тебе здесь понравилось?

Пилот не повышает голос. Ему не надо никому и ничего доказывать.

– Мне нужна моя коляска или носилки.

Мужчина заговорил тихо, все молчали.

– Этот самолет принадлежит итальянской авиакомпании и подчиняется законам Италии. Требования пассажира не являются чрезмерными.

Он развернулся и ушел в кабину пилотов.

В самолет зашла Аня. Она подогнала мою коляску к трапу.

– Все в порядке, я подогнала коляску к трапу и опустила спинку. Пилот помог. Все это время он спорил с испанскими полицейскими.

Милые испанские мальчики аккуратно вынесли меня из самолета, положили на коляску. Я пощелкал переключателями, медленно поднял спинку коляски. Все было в порядке. Двое испанских полицейских сторожили мою коляску.

Женщина с ключами сообщила полицейским, что моя мама – святая, а моя сестра – ангел, просто ангел.

– Я провожу тебя до выхода. Пойдешь со мной?

– Конечно.

Женщина быстро пошла к зданию аэропорта, она почти бежала. Я следовал за ней. Мы зашли в лифт, женщина нажала на кнопку. Я понимал, почему она так спешила к лифту. Лифты не прослушивались. Лифты не прослушивались ни в ее, ни в моей стране.

– Ты на меня сердишься?

– Нет.

– Знаешь, когда ты заговорил про прессу, мне показалось, что ты очень похож на Рубена Гальего. Ты будешь на меня жаловаться?

– Послушай, – я глядел ей в лицо и улыбался, – меня зовут Рубен, и я не буду на тебя жаловаться. Можно пару вопросов?

– Спрашивай.

– Сколько платят мальчикам?

– Шестьсот евро.

– А тебе?

– Восемьсот.

– Дети есть?

– Трое.

Лифт останавливается. Я ищу взглядом Аурору с Аней, жму до упора джойстик коляски. Я не оглядываюсь, я знаю. Женщина хочет сама увидеть, как я проезжаю мимо стойки администрации аэропорта. Она не поверила мне на слово. Она никому не верит.

Я в Испании. Испания красивая страна. Мои книги переведены на несколько языков. Моя мама испанка. Все нормально, все должно быть нормально. Если мама испанка – я тоже испанец. Это понятно любому.

Человеку, который приехал в другую страну, нужен юрист.

– Рубен, – говорит мне юрист, – у тебя проблема. Ты родился в 1968 году, а до 1974-го дети матери-испанки не признавались испанцами.

– Дикость какая-то. Чем отцы лучше матерей? Я понимаю, что пару веков назад повсюду признавалось только наследство по отцу, но мы в XXI веке.

– Ты не знаешь историю Испании, – говорит мне юрист. – Не у всех народов Испании гражданство передавалось по отцовской линии, далеко не у всех.

Что поделаешь, я, может быть, не очень сильно знаю историю именно Испании. Но я знаю историю. Это правда. Я хорошо знаю историю. Не у всех народов национальность передавалась по отцу. Далеко не у всех.

* * *

Время шло. Моя книга переводилась на многие языки мира. Больше всего мне повезло в Норвегии. Теоретически я мог обратиться к королю Норвегии с просьбой о помощи. Короли – добрые люди, они же знают и любят друг друга. Что стоило королю Норвегии попросить короля Испании даровать мне испанское гражданство?

* * *

Не хочу описывать жизнь нелегального эмигранта в стране с самой совершенной в мире конституцией. Мне бы очень хотелось рассказать читателю, как самые храбрые в мире испанские полицейские выслеживали меня днем и ночью. Я охотно рассказал бы, как полицейские искали меня, но не могли найти. Я написал бы длинную историю со сценами погони и перестрелками. Конечно, даже в этой, придуманной и красивой, истории я не смог бы выстрелить в человека. Пули полицейских летели бы мне в спину, но не могли смертельно ранить меня. Пастухи в горах прятали бы меня, рыбаки не выдали бы меня даже за самое крупное вознаграждение. Ведь даже в воображаемом мире все, что я мог бы предложить полицейским, – это вызов на честный бой. Я охотно надел бы себе на голову бритвенный тазик, забрался бы на своего верного Росинанта, чтобы наши копья решили, достоин ли я гражданства великой Испании.

Реальность оказалась проще и печальнее. Не полицейские решали, кому жить, а кому умереть. Не полицейские хотели от меня избавиться. Вызывать на честный бой политика, любого политика, бессмысленно.

Я, конечно, прятался. Прятался, как мог. Я прятался, давая интервью даже самым маленьким газетам Испании. Я прятался в радиопередачах. Я прятался на телевидении. Ведь трудно, очень трудно избавиться от человека, если этого человека показывают по телевизору.

* * *

Когда я начинал писать свою первую книгу, то решил, по возможности, не писать о грустном. Радостные вещи труднее заметить, чем грустные, но я стараюсь.

Чудо. Произошло чудо. Я так и не научился ни стрелять, ни ходить на лыжах, но Его Величество король Испании Хуан Карлос Первый пожаловал мне испанское гражданство.

По закону я должен был присягнуть на верность королю и конституции в торжественном зале перед флагом Испании. Торжественный зал был на втором этаже, моя коляска туда не попадала. Пришлось присягать в небольшом коридоре перед автоматом по продаже кока-колы. Я искренне, совершенно искренне, поклялся не свергать испанское правительство.

Все было замечательно. Только одна мысль тревожит меня. Автомат по продаже кока-колы был неисправен. Действует ли клятва на верность испанской короне, произнесенная перед недействующим американским автоматом?

Не уверен, но и спросить некого. Лично для себя я решил не свергать испанское правительство. Так, на всякий случай.

Немец. Мужчина лет сорока. Мимолетная встреча, откровенный разговор с человеком, которого больше никогда не увидишь. Мы с Аней вышли погулять и, может быть, выпить кофе. Мы должны встретиться с Аниным знакомым. Аня представляет нас друг другу.

– Ты писатель?

Теперь многие люди будут начинать разговор со мной с этой фразы.

– Писатель.

Он смотрит в сторону Ани.

– Он хороший писатель? – спрашивает он Аню.

– Русские дали ему премию.

Немец уважительно кивает. Если писатель русский, то это хороший писатель.