Неправильный оборотень - Ирина Кочеткова

Напророчила бабка, как в воду глядела!

Мьяра встретила меня, радостно улыбаясь, расцеловала в обе щёки. Изрекла во весь голос:

– Ты ж мой оленёнок, Горушка! Ух, какой зверюга у тя получился! Всем зверям зверь!

– Баб, ты ж потише, – старался утихомирить её. – Зверь и зверь… Пошли, к столу провожу.

Бабка уцепилась за руку, гордо оглядываясь на односельчан и гостей. Только мне все эти взгляды – у кого недоумённые, у кого приветливые, а у кого-то и злые – как ножом по сердцу! Не люблю я быть мишенью для пересудов.

Кинул взгляд на гостей, машинально отмечая расы присутствующих. Кроме наших деревенских оборотней и людей, мелькали в толпе косы до колен и причудливой формы уши немногочисленных эльфов. Удивила мшисто-зелёная шевелюра, невесть зачем забредшего сюда дриада. Глаза невольно задержались на широких с просинью скулах двух орков…

В такой толпе не сразу бросались отличия оборотней от людей. Наиболее значительной разница была видимой у взрослых мужчин.

А дети оборотней внешне ничем не отличались от человеческих детей. Ну, разве что в сильном возбуждении пересверкнут глазами, как бывает у животных, у иных ещё зрачок может вытянуться.

А вот взрослого оборотня было легче угадать, особенно, в мужчинах. Просто у взрослых оборотней-самцов не было растительности на лице. Не знаю, зачем так распорядилась Зверяна. Видимо, в противовес густому шерстяному покрову в звериной ипостаси.

Ну, и выглядели оборотни – что мужчины, что женщины – моложавее своих человеческих сверстников. Причём, чем старше, тем большая разница видна…

Бабку посадили во главе стола, очень уж она не хотела меня от себя отпускать, но Ррык уговорил. Сказал, что негоже молодому оборотню, пусть и особенному, сидеть выше именитых гостей и управителей деревни.

Я, облегчённо переведя дух, отправился к столу молодых, к Урусу и друзьям. За столом было весело – нам, как взрослым, выставили брагу, только градусом пониже. Мне кажется, что я никогда ещё не видел своего брата таким весёлым и оживлённым. Торкнул его в бок и тихо спросил:

– Ур, ты чего весёлый такой? Даже нисколько за меня не стыдно?

Урус вытаращил глаза и зашипел:

– Чего стыдно? Кого стыдно? Я знаешь, как горжусь своим братом! Ты ж всем им доказал, что ты действительно особенный!

– Ага, особенный? Олень! Рогатый олень! Все нормальные волки, ну, там может, медведи, да даже лисы, а я один ненормальный олень. Тьфу!

При напоминании о лисах брат захохотал, сжал моё плечо и восторженно заговорил:

– Ага, волки да медведи… Да только те волки от этого бедного олешка чуть на месте не обмочились. Как ты их! Загрр-рыз-зу!.. Да этот Гром на место Ррыка метит, всё гадости ему подстраивает, диких под себя подмял. А тут олень ему хвост прижал. Как он от тебя пятился да хвост поджимал! Ему ж теперь от оборотней совсем поддержки не будет. Здорово ты дядьке помог!

Вот оно как! Никогда не интересовался делами взрослых, действительно, как бабка говорит «маненький», а выходит, не зная, всё же помог вожаку.

Приободрившись от мыслей, что от меня и такого всё-таки есть какой-никакой толк, успокоился, постепенно втягиваясь в общее веселье.

***

Наутро жутко болела голова, потому сначала даже не понял, где нахожусь.

 Над головой навис наклонный потолок из неструганных досок. Сам лежу на чём-то шуршащем – ага, сено, ещё прошлогоднее. Откуда-то из щелей пробивались солнечные лучи, в которых густой струёй закручивались пылинки. Похоже на сеновал. Только чей?

Повернул голову. На соседнем ворохе сена тоже кто-то лежал. Привстал, глянул, но тут же рухнул обратно, чувствуя, как лицо обдало жаром.

Рядом лежали полураздетый Урус в обнимку с Лийсой, той самой рыжей лисой-оборотницей, которую хаяла наша бабка Мьяра.

Смотрел какую-то секунду, а в памяти моментально запечатлелось.

Сливочная кожа Лийсы, нереально белая и нежная на фоне загорелого Уруса, и яркая медно-рыжая грива густых длинных волос лисицы. Полуголый Урус без рубахи, но в штанах, лежит на животе, уткнувшись в женское плечо. Одна нога закинута на Лийскины ноги, выше колен обнажённые из-под задранной юбки. А рука брата по-хозяйски расположилась на девичьей груди, едва прикрытой расстёгнутой рубахой.

От интимности подсмотренной картины перехватило дыхание, сердце часто-часто забилось, и даже головная боль куда-то на время отступила.

Пацаны, бывало, трепали языками про девок. Да только, кажется, разговорами всё и ограничивалось.

Частенько мы с дружками девчонок задирали – «зубы мыли» по бабкиному выражению. На грани приличия, когда от сказанного уши да щёки полыхали у всех, глаза блестели, но дальше ни-ни…

Вот, разве что, за купанием девчонок на речке подглядывали. Как они барахтались в полотняных рубахах в тёплой воде. Мокрые рубахи облепляли тело и сразу было видно, у которой девчонки грудь начинала расти. У которых и фигура уже не на стиральную доску, а на кувшин становилась похожа.

Девчонки в свою очередь за нами подглядывали, только и слышны были хиханьки из ближайших кустов. Штаны нам так поперепутывают да пояса поперевязывают, пока мы с пацанами плещемся в воде. Так что потом мы, сверкая белыми задами, не сразу могли разобраться, где чьи портки. А тем временем из кустов неслись замечания, у кого из пацанов что интересное мелькнуло. В общем мстили…

А потом после купания всей гурьбой, не торопясь, брели в деревню, до которой рукой было подать. Всей ходьбы-то – пять минуток неспешным шагом. Только у компании будто отшибало память – все направлялись по домам самой дальней дорогой вкруг деревни…

Приподнялся ещё раз. Стараясь не смотреть на брата с лисой, огляделся. Ага, выход с сеновала с моей стороны.

На четвереньках, стараясь не шуршать сеном, прокрался к лестнице. А сеновал-то наш! Это что же вчера было-то? Как я в такой компании на сеновале очутился? А раньше мы с братом часто тут ночевали, пока он не начал бегать на игры в Лийскин двор… И чего вдруг бабка её невзлюбила?

Ох, а голову-то как разламывает! Помнился перекид… олень… ОЛЕНЬ! Дикие… застолье.

Брат, весело балагуря, разливает брагу по кружкам. Откуда-то из-за пазухи украдкой достаёт флягу. Оглядываясь на старших, понемногу что-то плещет в каждую посудину. Потом делает знак нам, молодым оборотням, чтобы разбирали кружки.

Музыка… девичьи руки, тянущие меня в круг… чьё-то жаркое дыхание, губы… плач Орринки: «Отпусти! Отпусти его! Он не хочет с тобой! Я всем расскажу, какая ты…».

Всё! Дальше не помню.

Еле добрёл до крыльца, плюхнулся на ступени. Слава Сиянию, в это время суток крыльцо укрывалось в тени, солнце добиралось до него только ближе к вечеру.

О-ох, как плохо-то – голову ломило, кишки в животе в комок стянулись.