Интеллектуальный ресурс. Ядро экономики «Капитала 3.0» - Андрей Курпатов

Не значит ли все это, что куда точнее смотреть на экономику как на отношение ценностей и потребностей (где одно определяет другое, а вместе они создают основу для этой самой экономики), нежели как на привычные нам «товар» и «деньги»? То, что мы хотим получить в результате любых обменов – «выйти в это» (по аналогии с формулировкой «выйти в кеш»), – это фактическая ценность, необходимая для удовлетворения наших потребностей. Но дальше многое зависит от понимания сути феномена потребности – если потребность связана с представлением о времени, то ценностью становится не только то, что мне нужно сейчас, но и то, что мне может понадобиться в будущем. У моих бабушек (ровесниц Великой Октябрьской социалистической революции) в шкатулках хранились украшения, а в сервантах – по набору серебряных столовых приборов. Эти украшения практически не носились, а приборы не использовались, их ценность состояла в том, что когда-нибудь, «когда будет совсем плохо», они могут быть обменены на еду. Странно ли, что так рассуждали женщины, пережившие блокаду Ленинграда от первого до последнего дня?

Славные граждане свободных Афин долгое время не могли понять, что за странная идея у Фемистокла – строить флот. Зачем? Первая «История» – геродотовская – возникнет позже, греко-персидские войны еще не начались, то есть еще никто не знает, что военный флот может понадобиться и насколько он может быть важен. Да, с миелинизацией лобных долей у Фемистокла, а потом и у Перикла, судя по всему, дела обстояли ощутимо лучше, чем у подавляющего большинства их современников. Представьте себе, насколько высок должен был быть уровень абстракции, воспроизводимый мозгом этих государственных мужей! Они, опираясь на свои достаточно примитивные, не подкрепленные инструментально, представления о прошлом, заглядывали в будущее и пытались овладеть им, готовясь на случай возможного нападения персов. Зная всё, что мы знаем теперь, это кажется элементарной задачей, но тогда – для тех людей и до того, как всё это произошло, – она была сложнейшей. Навык представлять будущее, воображать его, видеть – радикально новая вещь. Да, потом была битва при Марафоне, поход Ксеркса, триста спартанцев, то-другое, и лишь осознанная на опыте угроза персидского вторжения привела к формированию Делосского союза и его казны, когда 208 городов-союзников собрали на Делосе 460 амфор серебра союзной «казны» (смехотворное, надо признать, количество для античного МВФ, а зная еще страсть греков к преувеличению, – взять хотя бы абсолютно фантастические цифири персидского войска у того же Геродота, – вряд ли этих амфор-талантов вообще было больше сотни). Иными словами, именно благодаря возникновению будущего в головах людей они начинают понимать суть денег, и именно желание овладеть угрожающим будущим превратило, в свое время, греческое серебро – в «деньги», хотя бы отдаленно напоминающие те, что мы привыкли считать деньгами.

Мы живем в медийном пространстве, у нас нет никаких ограничений по доступу к информации, в том числе исторической, – мы знаем, о том, насколько чудовищна может быть война, но даже в этих условиях социологи фиксируют загадочный феномен – современные развитые общества не только перестали бояться войны, они соскучились по ней! То есть, даже зная, благодаря доступности информации, обо всех ужасах, сопровождающих войну, мы перестаем бояться ее, когда из жизни уходят ее последние свидетели. Каким же было восприятие исторического «времени» в древнем мире – без книг, без видения масштаба геополитических процессов и документального кино? Предельно примитивным, но такими же были и деньги. Деньги и отношение к ним есть зеркало понимания соответствующим обществом истории и его способности к формированию представлений о будущем. Они нужны как гарант – пусть и предельно ненадежный и виртуальный (о чем, впрочем, человек, как правило, не догадывается) – возможности получить в этом непредсказуемом будущем те ценности, которые будут нужны человеку для удовлетворения его потребностей в предстоящем. Именно этим обуславливается и важность «эквивалентности» денег (в нынешней ситуации к этому примыкает на тех же основаниях и характеристика «свободной конвертации валюты»), поскольку мы не понимаем, что именно нам в этом будущем может понадобиться и сколько всё это будет стоить. Чем драматичнее представляется нам будущее – «нечего будет есть», «не на что будет жить», «заболеешь, состаришься, и никто о тебе не позаботится» и т. д., тем большую потребность мы испытываем в наличии денежных накоплений – «на черный день», «под подушкой», «гробовых». Мы жаждем их, как тревожный больной транквилизаторов.

Вся эта драматургия уже – прямо или косвенно – показана в исследованиях на, так сказать, живом мозге: нейрофизиологи Стэндфордского университета под руководством профессора Брайана Кнутсона выяснили, что, принимая решение о покупке, наш мозг актуализирует прилежащее ядро – зону, ответственную за предвкушение удовольствия, когда же он видит перед собой чек на кругленькую сумму, активизируется островок Рейля – тот самый, который генерирует чувство боли и дискомфорта. Иными словами, за феноменом, который мы привычно считаем «деньгами», в действительности стоит наше отношение со временем – расставание с деньгами является для нашего мозга почти физической болью, за которой, в свою очередь, кроется наше самонаказание за утрату (с тратой денег) виртуально-защищенного будущего. Если деньги являются для нашего мозга эквивалентом удовлетворения будущих потребностей, а наличие денег гарантирует ему защищенность (они воплощают для него «всё, что может понадобиться», включая любовь и уважение других людей – ступени пирамиды Маслоу), то, вероятно, нам и надо говорить, в первую очередь, о будущем, а не о «деньгах».

Но будущее – это ничто, его еще нет, а потому оно безразмерно. Сколько нам нужно денег для этого нашего будущего? Можно прикинуть, но тут же возникнут опасения… А что, если эти деньги обесценятся, прогорят? Что, если, например, в будущем изобретут лекарство от смерти и оно окажется баснословно дорогим? Всё это лишний раз доказывает, что в этой игре участвуют не деньги, а время – представление о будущем. Пределы «разумного количества необходимых денег» легко рушатся: будущее – это фантазия и страх, у которого неизбежно глаза велики, а потому мозг хочет не просто удовлетворения потребностей, но страховки, гарантии, надежности, то есть – больше и больше денег, как способа овладеть этим будущим, контролировать его. При этом мы из опыта знаем, что деньги постоянно теряют в стоимости, что их никогда не бывает «довольно»… Именно этот страх перед будущим в «век тревоги» (таким был, по заверениям психологов, XX век) и разогнал машину производства денег из ничего. Этому же поспособствовала и гедонистическая идея, связанная с разросшимся фантомом желания – много и быстро заработать, чтобы «ничего потом не делать, а просто жить и получать удовольствие». Если мы принимаем такую тактику (причем слово «если» звучит в этом предложении уже как издевка), то сколько нам в этом случае нужно денег? В общем, деньги для нас представляют собой невротический механизм компенсации, который всегда приводит к обратному эффекту.

Странно ли, в связи со всем этим, что идея «Капитала 1.0» принадлежит Карлу Марксу – первооткрывателю «континента Истории», как называл его Луи Альтюссер? Ведь уже и «капитал» Маркса, хоть он и зиждется на идее объективно существующих материальных благ, реально определяется не как что-то физически наличествующее, а как «самовозрастающая стоимость». В этом самовозрастании – то есть будущем и гипотетическом росте – и заключается, как пишет Маркс, «жизненный процесс капитала». Вот одна из тех причин, почему мы должны смотреть на Маркса, в первую очередь, как на методолога: динамика капитала от «Капитала 0.0» к «Капиталу 3.0» – это процесс совершенствования способа овладения будущем, в этом заключается сама логика финансов.