Катарина, павлин и иезуит - Драго Янчар

Секретарь ставит стакан с растворенным порошком на стол и отходит, видя дрожь, сотрясающую Его Преосвященство, – это не лихорадка, а смех, от смеха попискивают его больные легкие.

– А что, скотина ничего не сказала? Никто не съел семени папоротника, чтобы ее понять? – Секретарь обиженно молчит, больше он не скажет ни слова. – Не поймите меня превратно, – говорит епископ, глотая аптекарскую горечь, – слишком много у меня дел, слишком много забот об убогих людях, но и сам я – всего лишь убогий человек, хотя наивысший надо мной – лишь папа Бенедикт в Риме, но и он уже в годах, да, уже в годах, pontifex maximus.[6]– Секретарь во все это верит, в этом епископ убежден, верит в семя папоротника, которое надо съесть в ночь на Ивана Купалу, и начнешь понимать, что говорят животные, наверное, он потихоньку перекрестит рот, если зевнет, чтобы черти – ах, опять я сказал это слово, или, вернее, произнес его только мысленно, – чтобы злые духи не проникли через рот в человека, да, в народе еще существует язычество. Епископ не был бы епископом, если бы сомневался в существовании дьявола, не сомневается он и в существовании зла, которое падшие ангелы распространяют по свету. Он знает, очень хорошо знает, что Сатана и Зло имеют множество обличий, в том числе красивых, блистательных, а у Бога обличие только одно. Он знает, что добро и зло борются в каждом человеке непрестанно, каждую минуту, и что Бог на стороне добра, где бы Ему еще быть? Но здешний народ, и уважаемый секретарь в том числе, мог бы уже прекратить разговоры о неких летающих существах и вурдалаках, пора бы уже. Ах, этот языческий край – долины Альп и равнины Севера. В то время как мы плаваем в Америку и создаем там миссионы, когда пылают доменные печи и исполняются сонаты, когда трепещет звук цимбал и изучается святой Августин, когда все это уже существует на свете, тут до сих пор бытуют россказни о волшебных стрелках и зеленых охотниках, о златорогах и колдунах, способных сглазить тебя единым злым взглядом, о кикиморах, привидениях на распутьях и духах пропащих людей, блуждающих по кладбищам, – все это уже действует ему на нервы, если можно так выразиться, потому что сейчас многое действует епископам на нервы, только об этом говорят другими словами. И вот теперь, прямо накануне великого паломничества, люди видят какие-то летящие по воздуху создания, и это над Водняном, а может быть, и над Венецией, над ее куполами и старинными реликвиями в церквах, над святыми мощами, которые, без сомнения, обладают присущей им силой, и все это, все свои древние языческие заблуждения люди попросту припишут наибольшему, наихудшему злу – ему, чтобы еще раз не произносить его имени ни в единственном, ни во множественном числе, короче говоря, ему, чтобы он, епископ в его возрасте, при его познаниях и обилии дел, еще занимался такими делами, просто думал о подобном – это уж слишком. Нужно утереть слезы, выступившие от смеха, пусть господин секретарь его простит, только все это уже чересчур. Епископ посерьезнел, все это дело нужно ввести в какие-то разумные рамки: – Если свиньи топились, – сказал он, – знаете, что это означает? – Секретарь молчит, он решил молчать, а сам, конечно, знает, хорошо знает. – Это означает, – говорит епископ Люблянский со всей решительностью, которую во время болезни несколько утратил, – это означает, что поблизости был Господь. Он загнал демонов в свиней, а свиней – в воду, Евангелие от Луки 13:32, и все другие евангелисты, не буду их цитировать.

Теперь все стало ясно, дело закончено. – И еще кое-что, – произнес епископ резким голосом, не допускающим возражений, – еще кое-что, говоря словами Августина, если бы вы читали его внимательно, вы бы это знали: не пытайтесь познать больше, чем это возможно.

Секретарь опустил глаза, вместе они направились в приемную.

– Итак, – раздраженно сказал епископ, – сколько раз я вас уже спрашивал, что у нас на сегодня?

– Прежде всего, кельморайнские паломники, – ответил секретарь.

Конечно, этого он боялся с самого утра. Именно дел, касающихся кельморайнских паломников, потому что с ними в последнее время было еще больше неприятностей, чем с чертями, летавшими вокруг церковных колоколен, – он сказал бы так, если бы посмел пошутить и еще раз произнести черное слово во множественном числе. Здешние благочестивые люди совершали паломничества с незапамятных времен, многие столетия, устные предания и епископальные записи сообщают о паломничестве в Святую землю через Венгрию и Турцию, рассказывают о люблянской группе в сто пятьдесят человек, из которых в Иерусалим к Божиему гробу добралось лишь девять, всех остальных турки и разбойники-арабы убили или угнали в рабство; странники ходили в Рим и далекую Компостелу, ходили пешком, долгие месяцы, а иногда и годы, цельские графы ездили с большой свитой искупать свои страшные грехи, убийства, алчность до плотских удовольствий, до чужих земель и власти; обычные крестьяне, в кровь стирая ноги, шли в своих паломнических одеяниях, с посохом в руке и приколотыми к одежде раковинами, в немыслимую даль, и он, епископ, не может не восхищаться рвением своего стада, влекомого в святые места с давних времен, испокон веков. Святая Католическая церковь могла бы гордиться благочестивым славянским народом южной Австрии, а ему, епископу, приходится посылать некие сообщения в Рим и препираться с венскими светскими властями. Могли бы там знать, что здешний народ именует сами святые паломничества по тому месту, где находится sedes apostolica,[7]по Риму – Рома.[8]Издавна люди много грешили и много странствовали, чем тяжелее были грехи, тем более далекие и трудные совершались паломничества, желание обрести царство небесное так глубоко укоренилось в здешних людях, что это следовало бы уважать, благословлять и напутствовать странников добрыми словами. Но с паломничеством в Рейнскую область последнее время стало твориться что-то неладное, у епископа па столе было много донесений, немало писем из канцелярии при дворе в Вене, откуда ему угрожали, будто это он сам ходил там по Баварии и Рейнской области; он знал, что в результате последнего паломничества дело зашло уже так далеко, что в Вене, в придворной канцелярии, открыто заговорили о необходимости попросту запретить все эти хождения. Во всяком случае, паломничества в Рейнскую область, которые последний раз привели на Божием пути к различным злоупотреблениям. Ему неприятно было думать о тех сообщениях, да и можно ли было им верить: речь шла о беспечности, выпивках, увеселениях, распущенности, торговых мошенничествах, всякого рода соблазнах. Вместо смиренного очищения, благочестия, сосредоточенности и молитвы дело дошло до грабежей и насилий, если вообще этому доносу можно было верить, если его не написали с клеветнической целью злые люди. Условия ухудшались с каждым разом, каждые семь лет – таков был цикл хождений в Рейнскую область. Каждый седьмой год верующих и всякий другой люд в землях южной Австрии охватывало странное беспокойство, подобное эпидемии какой-то лихорадки, и они покидали свои сельские и городские дома, семьи, ответственные дела и пешком отправлялись в дальний, неведомый, полный опасностей путь. И в немецких краях, в городах, раньше поистине гостеприимных, теперь венгерских паломников, как из-за поверхностного знания географии называли там странников из словенских земель, с каждым разом ожидали все с большим неудовольствием. Теперь каждый седьмой паломнический год становился для них временем страха, подобного тому, что вызывала саранча или набеги турок, – так гласили некоторые сообщения, которым Люблянский епископ не хотел верить – слишком мало доказательств, так он и заявил римским визитерам. Согласно этим сообщениям, лишь немногие города сохраняли еще старый обычай, по которому паломников у городских ворот встречали представители местной власти и дворянства со всеми почестями и последующим угощением. В Баварии, где паломничество до сих пор почиталось, им пока еще радовались, хотя страна в результате последней войны была разорена и сильно обнищала, а в Кельне и Аахене последний раз их встретила городская стража. Прошли те времена, когда на словенском языке печатался путеводитель под заглавием «Венгерский паломник». Венгерский или краинский – не все ли равно, с востока массами шли к святыням в немецкие земли множество народов – как их различишь! И все они были подобны друг другу: вместо прежних на редкость благочестивых людей, чья богобоязненность, скромность и стойкость вызывали такое же восхищение, как и их пение, пляски и примерное нравственное поведение, теперь вдруг, если судить по этим неприятным и не слишком правдоподобным сообщениям, по немецким городам и селам двигались толпы шумных, часто пьяных, нередко совершающих насилие чужеземцев с блудливыми глазами и неверной походкой. Они больше не были одеты в холщовые рубища – куда там, некоторые, как гласили сообщения, носили драгоценные украшения, иные были вооружены, и за каждой группой верующих следовала еще толпа женщин и мужчин с подозрительной репутацией. Епископ знает: странствие – это искушение, а зло прилипчиво, мужчины и женщины идут вместе, сено возле огня может вспыхнуть. Действительно, было бы опасно, если бы верующие и стойкие, идущие впереди, стали бы подобны тем, что следуют сзади – шлюхам и ворам. И будто бы, если верить сообщениям, это уже случилось: почтенные горожане во время долгого пути превратились в развратников и обжор, хозяева-крестьяне перестали уважать чужую собственность, и будто бы, как рассказывал некий доминиканец, замужние женщины и невинные девицы сделались визгливыми бабами со стаканами в руках и подоткнутыми подолами. В результате последнего паломничества в Кельморайн к нему в епископат явилась римская комиссия с целой пачкой обвинений, но он все отверг. И вот опять эти кельморайнские паломники. И забота, эта тяжкая забота ложится на его плечи, он несет ответственность за все: за души и тела, за честь и достоинство, за доброе имя епископата – за все; бремя это лежит на нем, как он его выдержит? Как и все другие: с Божией помощью, только с Божией помощью.