Атаман. Охота на отражение - Андрей Воронин

— И какое отношение Терпухин имеет к Сочи?

— Он сразу после того, как с него слезли федералы, поехал отдохнуть в наши края. И снова вляпался в историю. Долго рассказывать, но в общем и целом он снова «отличился». Видимо, не пошла человеку впрок та история с приятелем. С тех пор кавказцы Сочи, я бы так сказал, неровно дышат к Терпухину.

— Но если он снова что-то натворил, то почему его не посадили?

— На сей раз вообще ничего не доказали. Формально все знали, что Шалмана Руфиева порешил именно он. Реально — никаких улик. Отпустили через три дня после задержания. И попросили свалить в родные палестины и не появляться в Сочи больше никогда.

— Ясно. Значит, вы мне в помощники прочите ненормального отморозка? Это, по правде говоря, меня не особенно радует.

— Никакой он не отморозок, Сережа. Я с ним разговаривал, я его неплохо понял. Нет, он просто человек, который убедил себя: со зверями надо обращаться по-зверски. Когда-нибудь у него это пройдет.

— Или не пройдет, и он останется таким же отмороженным.

— Нет, у этого наверняка пройдет. Он дядька рассудительный, хладнокровный… Нет, его злости надолго не хватит.

— Короче, вы мне предлагаете его найти?

— Предлагаю. Подъехать к нему в станицу, поговорить, передать, что ему дается нечто вроде индульгенции на пребывание в нашем городе. Понимаешь?

— Ну, не знаю, — с сомнением в голосе произнес Ревякин.

— Ты подумай, я же не тороплю.

Следователь кивнул. Хотя большого энтузиазма он не испытывал. Так получилось, что капитан Ревякин не отличался особой склонностью к жестким методам ведения расследования. Только пару раз за свою карьеру он врезал допрашиваемому. Второй раз — случай особый. Перед следователем сидела такая мразь, что его терпение все-таки лопнуло. Ревякин встал, неторопливо обошел стол и коротким жестким ударом в солнечное сплетение вышиб из гаденыша дух, заодно сметя с его тонких губ глумливую усмешечку.

— Я мог бы посмотреть на его дело? Ну, я имею в виду этого… Руфиева.

— Можешь. Зайди в архив, посмотри. Только, я еще раз тебя прошу, не надо делать скоропалительных выводов. Это не такой страшный человек, каким может показаться.

— Я посмотрю, — кивнул Ревякин.

Генерал отпустил Сергея, порекомендовав долго не затягивать с размышлениями — не дай бог, случится еще жертва.

Ревякин отправился в архив немедленно после разговора с генералом. Расписавшись в толстой амбарной книге, он прошел в царство пыльных старомодных стеллажей, ломящихся под весом картонных папок различной толщины. Пахло старой бумагой, пылью, немного сыростью.

Ревякин с трудом отыскал папку с делом Руфиева. Он была совсем тонкой. На лицевой стороне обложки стояла виза о прекращении дела.

Он забрал папку, прошел к кафедре, за которой скучала работница архива — пожилая женщина с лейтенантскими погонами. Ревякин положил перед ней взятое дело.

— Запишите. Нужно взять для ознакомления.

Архивистка безразлично скользнула взглядом по обложке папки, снова взяла амбарную книгу и написала около фамилии Ревякина номер дела.

— Не задерживайте, — тоном лишенным всяческого намека на эмоции пробубнила она.

Следователь молча вышел.

В кабинете он поставил кофе и стал просматривать материалы дела.

По первому впечатлению следователь не мог согласиться с тем, что этого Терпухина не стоит сажать. Фотоснимки убитого Рафиева заставили его содрогнуться. Такое чувство, что этого бедолагу прокрутили на большой скорости в бетономешалке.

Хотя, если говорить по правде, то какой он к чертям собачьим бедолага?! Через него шла торговля наркотой в школах, на дискотеках, в университете. Несколько случаев рэкета, одно недоказанное убийство. Короче, стандартный джентльменский набор. Пожалуй, в городе стало спокойнее без этого типа.

Но не таким же способом надо вершить закон! Если устраивать из каждого разбирательства бойню… то, может, кто-то и призадумается. Ревякин поразился собственной крамольной мыслишке, отогнал ее, стал изучать дальше. Нет, определенно ему не нравился Терпухин. Вот так, по определению. А с виду — нормальный человек, очень располагающая внешность. Да и Атаман — это не просто «погоняло». Он на самом деле атаман. Казак, черт бы его побрал.

Ревякин облокотился на раскрытую папку, задумался.

Получается какая-то ерунда. Он должен прибегнуть к помощи преступника, чтобы поймать другого. Кто хуже — неизвестно. Маньяк уродовал свои жертвы очень старательно, но этот ненормальный казак его почти превзошел. Рафиев небось успел не раз попросить, чтобы его поскорей добили…

Собачья смерть!

Но этот Атаман прекрасно знает тутошних кавказцев, способен их разговорить. А без него, если честно, дело может затянуться еще не на одну жертву. И что тогда делать? Еще немного — и расследование возьмет на контроль мэрия. Тогда, если не выдать срочного успеха, могут и головы полететь.

Может, есть смысл попробовать?

Так и не придя ни к какому решению, Ревякин закрыл папку с делом Рафиева. Посмотрел на часы. Было почти шесть вечера. Пора домой.

А дома — никого. Пусто и тихо. Он так и не привык к тому, что его некому встретить с работы, что некому пожаловаться на чертовы обстоятельства, выкручивающие наизнанку, что некому положить голову на колени и притихнуть, впитывая целебное молчание…

Нет, все равно пора. От такого сидения ничего не изменится. Убийство само не раскроется.

Для очистки совести он позвонил в морг, узнал, что нового. Эксперт сообщил только то, что было уже известно и так. Ревякин со вздохом повесил трубку.

Бросив папку в сейф, он вышел из кабинета, запер дверь, спустился вниз и остановился на крыльце управления. Солнце светило вовсю, аж глазам было больно. Ревякин надел темные очки и пошел к своей машине.

Из окна второго этажа на него пристально смотрел Макаренко. На лице пожилого генерала было странное выражение. Как будто бы ему было жаль капитана Ревякина.

На город опускался вечер — еще один прекрасный вечер позднего августа. Бархатный сезон, красота и благолепие.

И какой дикостью выглядят эти убийства…

1.

Она бежала по узкому темному коридору, прямому, словно стрела. Впереди не было ничего, кроме темноты. Под ногами пружинило и тряслось. Словно ноги ступали по тугому желе. Смотреть вниз не хотелось, потому что верилось: лучше не станет. И вообще — лучше не станет никогда.

Ника споткнулась, с трудом вернула равновесие. И услышала позади шаги — гулкие, размеренные, неторопливые. Их звук почему-то вызывал в ней такой ужас, что из горла рвался стон — на крик не было никаких сил.