Белая Россия. Народ без отечества - Эссад Бей

даже помогла, но все это продолжалось только до заключения мира между Польшей и Советской Россией. Теперь не было смысла поддерживать белых ради отвлечения большевиков от Польши. И старый союзник Франции, которой она стократно клялась в верности, был предоставлен самому себе.

Теперь сотни тысяч большевиков двинулись на Перекоп. Советы выдвинули лозунг: «Уничтожим черного барона и белых бандитов». На Перекопе развернулась кровавая битва. Несколько тысяч на узком перешейке белых могли успешно сопротивляться, уничтожая целые большевицкие полки. Громоздились горы трупов, но вода покрылась людом и на эти курганы взбирались свежие красные отряды. Когда у белых иссякли все резервы, Врангель дал приказ отступать. Крым пал.

Полуостров покинуло 136 кораблей[12], на бортах которых уплыли остатки армии и буржуазии. Шло великое переселение народов, корабли были переполнены. Последним, на яхте «Лукулл», полуостров покинул главнокомандующий Белой армии генерал Врангель.

Через два дня корабли вплыли в Босфор. Началось беженство Белой России.

Глава VI. Бегство из сумасшедшего дома

В период с 1917 по 1920 г. три миллиона русских покинули свою отчизну. Часто спрашивают: что именно подвигло такую людскую массу на исход? Изменившийся строй жизни, тяжкие экономические условия не могут быть единственной причиной. Ведь эмигранты — это не только офицеры, коммерсанты, промышленники и помещики: среди них были студенты, скромные ремесленники, революционеры всех не-большевицких мастей и даже радикалы-анархисты. Можно во многом упрекать революционеров-эмигрантов, но подозревать их в бегстве от материальных тягот невозможно.

Ненависть к большевизму — вот что сплачивает русских самых разных политических убеждений. В итоге эсеры, программа которых мало чем отличается от большевицкой, идут рука об руку с матерыми монархистами, а либеральные профессоры входят в правительства вместе с ультраконсервативными генералами. Опасность большевизма заставляет преодолевать не только политические разногласия, но даже и национальные.

Что же заставляет три миллиона русских так ненавидеть большевизм?

В начале 1917 года основная часть просвещенных классов, в том числе и многие высокопоставленные военные, выступила за идеалы свободы. В некотором смысле Февральская революция была революцией сверху: в ней участвовал и русский нобилитет, и даже придворные круги. Революция имела ясно предначертанный путь: гражданские свободы, либеральная демократия, ассимиляция с европейскими системами. Такая программа казалась либеральной буржуазии и большинству партий гигантским и радикальным шагом по сравнению с царским режимом последних лет. За такие идеалы дворяне готовы были отказаться от ряда своих привилегий, буржуазия смирялась с перспективой ссылки в Сибирь, а социалисты собирались жертвовать свои пламенные жизни.

Сто лет готовилась Русская революция. К ней примкнули даже близкие к трону люди, обладатели наивысших привилегий — великие князья из династии Романовых. Армия, студенчество, интеллигенция, женское движение — всё это создало один революционный фронт. Революция, казалось, вела Россию к светлым временам. Она должна была созвать Учредительное собрание, на котором представители всего русского народа смогли бы свободно выразить свое мнение. Для лучших культурных и политических кругов страны эта программа стала путеводной звездой — они и помыслить не могли о другом варианте развития событий. Им, познавшим брутальный пресс царизма, мечталось о заре либерального правления.

Разрушить царский строй было непросто. С ним бесполезно боролись революционные силы сто лет. Понадобились четыре года войны и уход верной царской гвардии, дабы через жесточайшее напряжение взорвалась Февральская революция. Когда чаемое действо случилось и царь был свергнут, для интеллектуальной России более врагов, вроде бы, не существовало. Ей были открыты, казалось, все пути-дороги. Никогда на Руси не видели столько радости, столько восторга, столько упоения, столько веры в родину, как тогда, в первые дни Февраля.

В тот момент и объявился незнакомый и недооцененный враг либеральной России — большевизм. Для Февральской революции вселенское обличие большевизма было непостижимым. Всё, что он пропагандировал — цели, идеалы, фразеологию — ей представлялось неким фантастическим, четвертым измерением, говоря словами Троцкого. Революционеры Февраля колебались, объявить ли большевиков безумцами, или же преступниками, но потом сошлись на том, что они — немецкие шпионы. Блистательная панорама революции несколько потускнела от атаки неожиданного врага. Однако в возможности победы большевиков никто не верил — даже они сами. В эту победу не поверили, даже когда она случилась в действительности.

Здесь и заключается главная причина бездеятельности Февральской революции перед лицом Октябрьской. Казалось само собою разумеющимся, что пройдет несколько дней, и эти безумцы исчезнут сами по себе.

Временное правительство, возникшее после Февраля, являлось легитимным наследником царского режима. Проблемы преемственности между старой и новой Россией не существовало. Армия, университетское образование, политические договора, государственный бюджет оставались такими же. Традиции старой России Февраль вовсе не отменил. Большевизм, напротив, положил конец старой России, конец ее управленческим механизмам, всем прежде выданным векселям. Никто не мог чувствовать себя уютно при сумасшедшей большевицкой программе. Никто бы тогда не удивился, если Ленин в один прекрасный день скомандовал бы питаться человечиной. От большевиков, отменивших деньги, суды, границы, частную собственность, можно было ожидать всего. Царизм и правая диктатура пали, и на их место пришла диктатура левая — большевизм. И эта диктатура была безжалостней всех предыдущих. Она разрушила государство, тот фундамент, где должна была зиждиться новая Россия. Она разрушила все традиции и все идеалы русской либеральной интеллигенции. На место Учредительного собрания она привела лихорадочный фанатизм, с сумасбродными прожектами и с их зверским воплощением.

Таким предстал большевизм перед всей интеллектуальной Россией. Казалось, что и самой России больше нет. На ее месте возник сумасшедший дом, и из него следовало бежать. Спасение было только в бегстве. Других путей не существовало. К такому итогу пришли все партии, все организации и все круги старой России. Впрочем, резюме это сочеталось с убеждением, что большевицкий сумасшедший дом вскоре развалится.

Люди бросали свои дома, села, поместья, поля, магазины, университетские кафедры. Офицеры переодевались в торговцев скотом, евреи — в офицеров, а министры и помещики — в бездомных бродяг. Европейские государства-лимитрофы, Китай и Турция враз наводнились беженцами из России самых разных убеждений, религий и языков. По большей части их помещали в особые лагеря и даже в кутузки, однако беженцы чувствовали себя там счастливыми. Для них, сбежавших из сумасшедшего дома, где царствовали смерть и голод, тюрьма в буржуазном государстве казалось сказочным идеалом.

Три миллиона русских покинули свою отчизну. Три миллиона! В добровольное изгнание двинулись также и интеллектуалы, умственная элита народа. Это был не исход, а переселение народа. Того народа, что унес с собою веру, обычаи, идеалы, надежду на устойчивый мир. После окончания войны белая эмиграция из России стала самым значительным международным явлением, и в Европе его не