Домовенок Кузька и волшебные вещи - Галина Александрова

Художник А. Шахгелдян

Домовые, в отличие от людей, встают рано-рано, чтобы до рассвета все свои дела переделать. А потом выходят на порожек, чтобы посмотреть, как солнышко из-за леса встает. Сегодня Кузя поднялся засветло, ведь ему предстояла дальняя дорога, а дел в доме было еще невпроворот.

— Ой, дела-дела, непеределочки! — причитал он, топоча из угла в угол. — Зола не убрана, печь не топлена, каша не варена!

Пыхтел-пыхтел, бегал-бегал, а глянь — все успел. Расторопный домовой, молодой еще. Но, кроме дома, есть еще и сад-огород да хлев со скотинкой. Как это все бросишь да оставишь? А потому, как только в светелке стало чистенько да опрятненько, Кузя через кошачий лаз выбрался во двор и принялся за работу там. На крылечке зажегся дежурный светлячок — чтобы веселее работать было.

А Кузя уже шуршал на грядке, попискивал от холодной росы, которая попадала ему за шиворот.

— Бр-р! Так и косточки свои молодецкие застудить можно! — поругался на росу Кузя и принялся считать листки на капусте.

— Один да один — два, два да один и еще один… Уф! — умаялся Кузька. — Все одно, все едино — не доросла еще наша капустка. Значит, до осени еще далеко.

После Кузя погрозил кулаком наглой гусенице, которая уже примеривалась откусить добрый кусок на другом капустном кочане. Гусеница сморщила свой зеленый нос и стала плакать:

— А-а-а! Што ше я делать бу-дууу! Я ше кушать хошу-у-у!

— Вот беда-беда, огорчение! — покачал головой домовеночек. — Это что ж выходит? Если ты будешь сытая — мои хозяева будут голодные. А если ты с голода умрешь — это негоже.

И Кузька схватил голодную гусеницу за хвост и потащил ее по тропинке к калитке. За калиткой росли сорняки и просто зеленая травка. Кузя положил притихшую гусеницу под лопуховый лист и велел:

— На вот, ешь. А к нам на огород — ни-ни. А то в другой раз я тебя спасать не буду.

Гусеница радостно захрумкала лопухом, а Кузя побежал в хлев, чтобы рассказать корове, где сегодня трава будет слаще. Быстро-быстро вскарабкался он на ее большую пеструю спину, пробежал по голове и повис на ухе.

— Эй, Зорька! — закричал он что есть мочи — корова была глуховата. — Зорька! Проснись!

Зорька проснулась и промычала:

— Ну, чего тебе еще, несносный ты клоп?

— На себя посмотри, — обиделся было Кузя, да вспомнил — у него с утра пораньше тоже настроеньице было — не подарок.

— Ты вот что, Зорька. Сегодня за реку не ходи — там трава порыжела, я вчера проверял. Ты сегодня сходи на опушку, там дед Микула вчера мед собирал, да пролил. Так там трава до сих пор сладкая.

— Му-у! Спасибо, — сказала корова и снова заснула.

А Кузя спрыгнул на землю и размечтался, как надоят сегодня сладкого молока, а он пенки снимет и на горбушку намажет… И от таких мечтаний даже в животе лягушки заквакали — так кушать захотелось.

Но кушать было уже некогда — далеко-далеко зарозовела верхушка самой высокой сосны. Того и гляди солнце выкатится и всех перебудит. Надо уже в путь-дорожку собираться да идти потихонечку.

Так Кузя и сделал. Собрал в котомку немножко каши, немножко крошек от пряника, немножко шкварочек и пошел в лес.

А что же домовенок забыл в этом самом лесу? Разве там не лешие с лешатами управляются? Разве там не дикие звери хозяйничают? Так-то оно так, да не так. Потому что в этом лесу домовенку все были рады, все там ему друзья да приятели. Но сегодня Кузька в лес пошел не для того, чтобы поиграть в горелки да подразнить кикимор. Сегодня у Кузеньки было важное дело.

* * *

Вчера вечером, когда он в лапту с домовенком Ваней и шишигой Анютой играл, сорока на хвосте принесла бересты кусочек. Села сорока на забор и стала черным глазом Кузю рассматривать. Он было думал, что она на блестящий наперсток нацелилась, который бабка Настя в траву уронила, и стал сороку прогонять.

— Экий ты невежа! — сказала сорока. — Я тебе новости на хвосте принесла, а ты меня гонишь. Вот улечу обратно в лес, и ничего ты не узнаешь.

— Ладно-ладно, — сказал тогда Кузя. — Давай сюда свои новости, а тебе — так и быть — мятных крошек насыплю.

Сорока перестала обижаться, спрыгнула на землю и даже разрешила шишиге Анюте себя погладить, пока Кузя от ее хвоста бересту отвязывал. На бересте были письмена, которые только Кузя разобрать и мог. Он нахмурил свой лоб и стал разглядывать нацарапанные острой палочкой рисунки.

— Все ясно, — сказал он Ване. — Баба-Яга опять сухарей переела и зубом мучается. Надо идти, а то снова дом для хорошего настроения поломается.

Кузя знал, про что говорил. Были у Бабы-Яги два дома — один для хорошего настроения, другой — для плохого. В одном Баба-Яга была приветливая да хлебосольная, а вот во втором — лучше близко не подходи. Поймает, зажарит и… ну, не съест, конечно, но все равно будет неприятно.

Баба-Яга жила в этих домиках по очереди, и поэтому в лесу была тишь да гладь, и никому от этого хуже не было. Но случалась иногда такая беда: заболит у Бабы-Яги что-нибудь или потеряет она свои очки. Тут у нее портилось настроение надолго, и спасенья от этого не было никому. Ноет она, плачет, ворчит с утра до ночи, даже птицы с деревьев от усталости падают — так это тяжко слушать.

А если у Бабы-Яги надолго испортится настроение, так она из своего злого дома неделями не выходит. Второй домик стоит в это время пустой да сиротливый. И печка в нем вскоре гаснет, и пироги черствеют, а окошки становятся грустные-прегрустные, и начинается дождик. Домик для хорошего настроения начинает хандрить да скучать по Бабе-Яге, и так ему от этого плохо, что начинает он разлаживаться да ломаться. И если этому не помешать, то вскоре случается страшное — вместо двух разных домиков получаются два одинаковых.