Функция: вы - Юлия Домна

Юлия Домна

Функция: вы

© Юлия Домна, текст, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Самым скверным в мальчике было то, что он не плакал. Даже когда мужчина в черной рясе пояснил, что он перестанет существовать – не только сейчас, но и вчера; не просто здесь, но исчезнет из всех воспоминаний мира, – мальчик отнял взгляд от пола и кивнул:

– Значит, никто не расстроится.

Не так давно, когда мужчина в черной рясе был женщиной в красном пиджаке, он забирал девочку постарше. Она тоже не плакала. Но там было нечем. Сил в девочке оставалось на засохшем донышке: убрать осколок от чужого лица. Когда женщина в красном пиджаке пояснила, что умирать и не существовать – все-таки разные вещи, девочка прошептала:

– Наконец-то.

Вздох облегчения. Валюта посерьезнее слез. К нему прилагался не менее серьезный случай, но сама девочка была обычной. Как сточенный карандашик. Свечной огарок. Она мало отличалась от тех, кого женщина в красном пиджаке, она же мужчина в черной рясе, они же ребенок в желтых кроссовках и старик с льняной астрой на воротничке, уводили прежде в лабиринт.

Мальчик был другим. Мальчик пришел сам.

– Перво-наперво поднимись с колен. Я не ангел и прибыл не свыше. Меня не трогает жар твоих речей. Как и не интересует душа в товарно-денежном отношении.

– Но вы вняли моей молитве, – прошептал мальчик и не двинулся.

– Ты читал ее вслух.

Мольбу он лил у ладановых свеч минут пять: про жизнь, смерть и любовь, в которых не делал различий. А слез не было; ни всхлипов, ни дрожи. Только слова, и все – такие честные, но даже не смыслом, а тихим, сухим до наждачки голосом; тонкой серебрянкой намерения. Спасти девочку. Маленькую девочку. Почти мертвую девочку, которую он не знал.

До мальчика мужчина в черной рясе собирался найти кого-то сам. Выйти на крышу в униформе медбрата и пообещать тому, кто смотрел через край:

– Я могу прекратить это иначе.

И продолжить тому, кто сжимал горсть таблеток:

– Я могу придать этому смысл.

И открыть дверь тому, кто знал, что она открыта, но все равно отказался выходить:

– Мир таков, потому что таков. Он слишком долго думал, что смысл жизни в выживании, и часть законов не обратить. Но теперь мир знает, что был неправ. Он просит тебя об одолжении. Где-то есть человек, который может многое исправить. Но у него нет твоего выбора – мир слишком долго не думал о себе. Так что, если тебе не нужны твоя жизнь, твое будущее…

И твое, шагающий через край.

И твое, глотающий таблетки.

И твое, не видящий открытой двери.

– Отдай их мне. А я – ему. И пойдем со мной.

Иными словами, это мужчина в черной рясе должен был просить спасти девочку – не наоборот. Но тех, других, еще предстояло найти, а мальчик пришел сам. Он был рядом и потому раньше всех увидел, что от девочки остались крупинки.

– Там много умирающих девочек, – напомнил мужчина. – Почему именно она?

Не то чтобы такие вопросы были в регламенте. Не то чтобы ответ что-то изменил.

– У Кристы есть дар, – сказал мальчик просто, как о данности. Как о цвете неба и травы.

– Пройдут годы, прежде чем ее дар возымеет силу, а сама она – значение. Сейчас Криста никому не может помочь.

Только теперь мальчик по-настоящему удивился:

– Если бы Криста никому не могла помочь, как бы я узнал, что у нее есть дар?

Мужчина посчитал это хорошим вопросом.

– Что ж, пусть, – молвил он.

Возможно, слегка патетично. Но он был в черном – не в красном, не в белом; и он очень давно не уводил в лабиринт детей.

Огарки с карандашиками испугались, увидев мальчика. Их род не должен был так быстро молодеть. Особенно от маленьких спичек, что снаружи могли прояснить столько темных ночей, а здесь так быстро и глупо погаснут. Воцарившееся смятение напомнило мужчине в черной рясе о самом скверном. В далекой библиотеке с арочными окнами, переплетая книгу, в которой не хватало начальных страниц, он негромко бормотал:

– Кто и как это упустил…

Когда дети, покидая мир, перестали плакать?

Часть I

Глава 1

Два больше двух

Восемь лет спустя

Ариадна двигалась вдоль картин, как мимо голых стен, – равнодушно. Приобретенный иммунитет к искусству экономил ей слова.

– Согласись, в этом что-то есть, – не сдавался я.

– Трата времени, – сказала Ариадна.

Мы были здесь впервые, но интернет уверял: галерея «Синий черный» давно сияла на изменчивом небосводе современного искусства. Силуэтом стеклянное здание напоминало танцующую пару, в которой один преклонил колени, а другой не сполна это оценил.

– У неё свое творческое видение…

– Говорят, оно есть в МКБ.

Черные и синие полотна, краски на которых были замешаны со строительным мусором, не имели рам. Форм, привычных для картин, тоже. Не только из-за торчащих наружу прутов или скрученных в рожки листов перфорированного железа – нет; картины были как большие кляксы. Мрачные, разрозненные, прямиком из психиатрического теста, ими рябили все поверхности зала (то есть без шуток, даже пол), за исключением фасадной витрины в три этажа мерцающего стекла.

В общем, я остановился. Во всех отношениях.

– Кто говорит? – вздохнул напоследок.

– Кто-то говорит, – сказала Ариадна и ушла.

Некоторое время я рассеянно смотрел ей в спину, затем обернулся на зал. Не считая картин, здесь всё было белым: стены, свет, отполированный до свойств льда паркет, но главное – скульптура гигантского позвоночника по центру. От стен к нему тянулись пять массивных, вросших в штукатурку корабельных цепей, и, как те дороги, что вели только в Рим, они сходились в одной точке – шейном позвонке под потолком. Эта штука была главным экспонатом выставки, называясь просто, но загадочно: «Прагма». Мне нравилась. Из-за ее палеонтологического размаха все посетители немного лунатили.

– Прагма против мании, – услышал я со стороны. – Эта битва прекрасна. Она о любви.

Я не ждал, что кто-то обратится ко мне. Если Ариадна по-своему вписывалась в местный контингент – неровно остриженная, но траурно надменная, в широком, как мантия (потому что не по размеру), черном плаще – то я был наглядной иллюстрацией к слову «неуместность». См. также: «горнолыжная куртка цвета застойных болот», «промокшие кеды» и «возраст». Конечно же возраст. У большинства посетителей по заграницам студентствовали дети моих лет.

Однако со мной поравнялась молодая женщина. На плечах её, как горностаевый воротник, лежали густые волосы алхимического оттенка: золотого, и розового, и медного. Она показалась мне невероятно красивой. По-рукотворному. По очень дорогому.

– Обратите внимание, – продолжила женщина, глядя в центр зала, – как позвоночный столб, воплощая рассудочность, упорядочивает окружающий хаос мыслей и чувств. Безумие приобретает форму, когда вы видите композицию целиком.

На ней было фиолетовое платье с многослойной юбкой и короткий белый пиджак. Облик, далекий от строгой музейной классики, и все же, заметив в скрещенных понизу руках бланки с почасовыми отметками, я предположил, что молодая