Чужая птица - Анна Янсон

Бреду ли я полями — ладони пусты! —

Ответьте — небосвод так высок! —

Ответьте мне, жницы, порою страды

Кто мне сердце подарит, как цветок?

Кто сердце мне согреет надеждой и теплом,

Чье дыхание мне станет отрадой,

Чтобы я, когда тропинка пойдет под уклон,

Не устрашился пред последней оградой?

Нильс Ферлин. Из сборника «Много фонариков цветных»

Стоял теплый летний вечер. На остров уже успели спуститься сумерки, когда Рубен Нильсон вышел на веранду выбить о перила курительную трубку. Знай он, что жить ему остается считаные часы, он бы, возможно, распорядился этим временем по-другому. Ветер стих, и деревья отбрасывали длинные тени на ухоженную лужайку перед домом. Рубен, охваченный внезапной тоской, не спешил идти внутрь. Наверное, дело в жасмине: его сладкий аромат, доносимый вечерним бризом, напомнил Рубену об Анжеле. Белые цветы, свисающие из-за каменной ограды крупными гроздьями, причудливо светились в сумерках. Стоило Рубену прикоснуться к ветке, как лепестки посыпались на землю, кружась, словно снежинки. Слишком поздно. Еще совсем недавно жасмин стоял весь в цвету, но теперь все позади. Аромат ослаб, а лепестки сморщились и побурели по краям. Слишком поздно. Как и тогда, когда он отдал сердце Анжеле Стерн, но не смог найти нужных слов. Даже теперь, много лет спустя, одна лишь мысль об этом причиняла боль.

Тогда, на празднике летнего солнцестояния у Якобсонов в Эксте, она подсела к нему, поправила ему воротник рубашки и тихонько взяла под руку, когда они вместе встали из-за стола. Они с Анжелой прогуливались по саду под сенью лип, и с каждой секундой тишина становилась все напряженней. Это был один из главных моментов в его жизни: он наедине с первой красавицей Готланда. Но он только и смог из себя выдавить, что цена на шерсть грозит упасть в нынешнем году, зато с картофелем дела обстоят неплохо. Анжела терпеливо слушала, а затем указала в сторону увитой зеленью беседки. Он никогда не забудет, как она смотрела на него в тот вечер. Когда они укрылись от посторонних глаз в нише из листвы, он приобнял ее. Анжела весь вечер давала ему понять, что хочет этого: кокетливые взгляды, легкие прикосновения при любом удобном случае. В воздухе разливался пьянящий, отдающий земляникой аромат жасмина. Тонкая ткань платья плотно облегала грудь и округлые бедра Анжелы. Очутившись так близко от нее, он смутился и онемел, отчетливо ощущая реакцию собственного тела. Еще совсем недавно она была ребенком, товарищем в детских играх, эта девушка с ангельскими волосами, словно взбитое золотистое облачко, с глазами цвета морской волны и чуть оттопыренной верхней губкой, которую он просто обязан поцеловать. Там, в зеленой беседке, он набрался храбрости и наконец решился. Поцелуй вышел так себе — они неловко столкнулись зубами и смущенно отодвинулись друг от друга. Он попробовал еще раз, осторожней, и заметил, что она подалась ему навстречу. Анжела провела рукой по его спине, следуя линиям мышц, и пробралась под рубашку. Почувствовав, как ее ногти легонько царапают кожу, как участилось ее дыхание, он ощутил дрожь, охватившую все его тело. Его рука уже почти залезла к ней в трусики, но она поймала ее своей и задержала. «Ты правда меня любишь, Рубен?» Она смотрела прямо в глаза, не отводя взгляда, ждала, что он произнесет какой-то неведомый пароль. «Ты правда хочешь меня?» В ответ он прижался пульсирующим членом к ее животу. Она отпрянула, но он взял ее руку и положил туда, где все ныло от желания, чтобы она почувствовала его эрекцию, поняла, как страстно он ее хочет, как ждал этого момента, как много думал о ней. «Прекрати!» — крикнула она, и все тело ее напряглось. Он попробовал дотронуться до нее, но она уклонилась от его руки. Улыбка на лице Анжелы погасла, а он все не мог вымолвить ни слова, и она оттолкнула его и убежала из сада, обратно, к другим гостям. Он догнал ее, попытался обнять сзади. Ну скажи хоть что-нибудь, чертов ты идиот! Прошепчи ей на ухо те слова, что она так жаждет услышать! Но слова так и не сошли с его губ, поскольку ни тогда, ни даже сейчас, пятьдесят лет спустя, он не знал, что должен был сказать, дабы ход истории изменился. «Ты правда любишь меня?» Чем на это ответить? Любовь ведь нельзя ни взвесить, ни измерить. Вырвавшись из его рук с яростью, которой он не смог понять, Анжела весь оставшийся вечер даже не смотрела в его сторону. А потом — потом было уже слишком поздно.

Рубен поднял бледно-голубые глаза к вечернему небу и зашмыгал носом. В последнее время у него часто случались приступы меланхолии. Ребенком плачешь оттого, что ударился или обиделся, а в старости слезы наворачиваются на глаза, если вдруг услышишь песню своей юности или вспомнишь давнюю любовь. Рубен поправил штаны, тихонько усмехнувшись: тело вон тоже помнит.

Высоко над голубятней кружила стая голубей. Рубен замер и стал наблюдать, как птицы садятся на жестяную крышу и прогуливаются, воркуя, взад-вперед, перед тем как забраться внутрь домика на ночь. Он мог отличить каждого и всех знал по имени: генерал фон Шнейдер, мистер Поморой, сэр Тоби, мистер Уинтерботтом, Паникер, Какао и Голубчик Свен — теперь они все толкались и щипались у дверцы, торопясь зайти внутрь, где их ждали голубки с детишками и ужин. Изо дня в день процедура одна и та же.

На коньке у самого края крыши сидел незнакомый голубь. Должно быть, он примкнул к стае, когда та летела домой. Крупная птица с белой головой и туловищем в едва приметную коричневую крапинку. Судя по всему, самец. Надо бы разглядеть его поближе. Рубен наклонился, чтобы пройти в низенькую дверь сарая, и поднялся по скрипучей деревянной лестнице наверх — на чердак-голубятню. Затем он прокрался к мешку с конопляным семенем — угощением, которое поможет приманить новичка. Отрегулировав дверцу и решетки так, чтобы птицы свободно заходили внутрь, но не могли выйти наружу, Рубен выжидал в темноте сарая, пока заходящее солнце окрашивало небо и море в золотисто-багряные цвета, оставляя на поверхности воды пламенеющую дорожку.

Птицы дрались за корм: фон Шнейдер ущипнул Уинтерботтома в голову, а тот ответил сопернику щипком в крыло. Рубен всегда считал: зря голубя назначили символом мира, ведь нет птицы агрессивней и деспотичней. Но то, что голубь — олицетворение любви и верности, — истинная правда. Быстрей всего летят голуби, чьи самки высиживают яйца или выхаживают птенцов. Такие самцы готовы выложиться по полной, чтоб как можно быстрее оказаться дома, и это стоит учитывать, отбирая птиц для соревнований. Рубен уже начал прикидывать, кого из своих питомцев возьмет участвовать в соревнованиях почтовых голубей, которые местный клуб устраивает в эти выходные. Птиц планировалось выпустить ранним утром субботы с острова Готска-Сандён. Предварительно владельцы голубей синхронизировали механические часы, выставив точное время, чтобы впоследствии избежать горячих споров при подсчете средней скорости полета. Находились, конечно, и те, кто мухлевал. Петер Седеррот, например, просверлил едва заметное отверстие в стеклянной крышке часов — там, где в названии производителя буква «О». Таким образом, с помощью простой иголки он мог остановить отсчет когда угодно и зарегистрировать лучший результат. Чтобы жульничество не обнаружилось, он прокручивал стрелки, выставив правильное время, как раз перед контрольным вскрытием часов. Задумка недурна, только вот жена Петера как-то раз под хмельком взяла да и проговорилась об этой хитрости. Рубен не мог припомнить, чтобы кто-нибудь еще из его знакомых был до такой же степени болтлив, как подвыпившая Сонья Седеррот.