Тайны Питтсбурга - Майкл Чабон

Посвящается Лолли

Каждый из нас украл у жизни свою долю удивительного сокровища дней и ночей.

X. Л. Борхес

Как-то в начале лета я обедал со своим отцом-гангстером, который в тот выходной как раз наведался в город по своим таинственным делам. Между нами только что завершился период неприязненного молчания — год, проведенный мной в любви и согласии, под одним кровом с хрупкой эксцентричной девушкой, которая категорически не нравилась отцу, что он и выражал с несвойственным ему пылом. Клер ушла за месяц до теперешней встречи. Ни я, ни мой отец не знали, что делать с нашей вновь обретенной свободой.

— Я сегодня утром видел Ленни Стерна, — сказал отец. — Он спрашивал о тебе. Ты ведь помнишь дядюшку Ленни?

— Конечно помню, — подтвердил я и вспомнил, как сто лет назад дядюшка Ленни жонглировал тремя кусочками сэндвичей в задней комнате своей грошовой мелочной лавочки в Хилл-Дистрикт.

Я нервничал и пил больше, чем ел. Отец аккуратно жевал свой бифштекс. Потом он спросил меня о планах на лето. Повинуясь приливу какого-то непонятного, но сильного чувства, я выдал что-то вроде того, что в начале лета буду стоять в холле роскошного тысячеэтажного отеля, где лифтовая площадка в милю длиной и бесконечный ряд обезьян-портье в красных ливреях с золотым позументом только ожидает знака, чтобы вознести меня на самый верх… Вверх, вверх, вверх мимо шикарных номеров карточных шулеров, шпионов и старлеток, прямо к причальной мачте цеппелинов на макушке в стиле ар деко, где они держат огромный дирижабль, величественно покачивающийся на свежем ветру. На пути к сверкающему шпилю я буду носить галстуки, много галстуков, и куплю пять-шесть сорокапяток, шедевры музыкального гения, и, возможно, чаще, чем следует, стану натыкаться взглядом на бугристые спинки долек лимона на дне бокала. Я заявил, что предвкушаю праздное времяпрепровождение с мятущимися женщинами.

Отец ответил, что я слишком взвинчен, что общение с Клер не лучшим образом сказалось на моей речи, но что-то в выражении его лица навело меня на мысль, что он все понял. Тем же вечером он вылетел обратно в Вашингтон. На следующее утро я впервые за несколько лет заглянул в газеты, интересуясь последствиями его визита. Разумеется, я ничего не нашел. Не такой он был гангстер.

Клер съехала тринадцатого апреля, забрав с собой всего Джонни Митчелла и полную аудиоверсию диалогов из «Ромео и Джульетты» Дзеффирелли — четыре кассеты, содержание которых она знала наизусть. На пути к финалу драмы «Арт и Клер», не оставлявшему места для секса и разговоров, я довел до нее мнение отца, считавшего, что моя подруга страдает ранним слабоумием. Отец всегда имел на меня сильное влияние, и я ему поверил. Позже я рассказывал людям, что жил с сумасшедшей и на всю жизнь наелся «Ромео и Джульеттой».

Последний семестр в колледже перетек в затяжную неделю экзаменов и пьяных откровений с профессорами, по которым я точно не собирался скучать. Тем не менее я пожимал им руки и покупал пиво. Последняя экзаменационная работа о письмах Фрейда к Вильгельму Флису[1]заставила меня нанести прощальный визит в библиотеку, мертвое сердце моей альма-матер. В его белых молчаливых недрах я проводил каждое свободное воскресенье, пытаясь познать ускользающую от меня тайную радость изучения экономики, грустной и циничной дисциплины, выбранной мною в качестве профилирующей.

Итак, однажды в начале июня я завернул за угол бетонного здания, за которым начинались мраморные ступени библиотеки. Проходя вдоль коричневатых окон цокольного этажа, я посматривал на свое отражение, критически изучая собственную походку, кожаные туфли, взлохмаченные волосы. Внезапно я ощутил чувство вины, потому что за обедом отец, психолог-любитель, назвал меня «искренне самовлюбленным типом» и признался, что беспокоится, как бы мое развитие не остановилось навечно на периоде полового созревания. Я отвернулся.

Семестр официально считался законченным, и в это время в здании было мало студентов. Возле стойки библиотекаря маячило несколько небритых лиц с красными глазами, бессмысленно устремленными на коричневое солнце за дымчатыми стеклами окон. Я громко протопал по кафельному полу. Пока я вызывал лифт, чтобы попасть в отдел, где хранились работы Фрейда, на меня посмотрела девушка. Она возникла в окне; в волосах у нее была лента цвета морской волны. Окно это в дальнем конце коридора, где я ожидал лифта, было забрано решеткой, как в банке. В одной руке девушка держала книгу, в другой — кусок тонкого провода. Мы секунды три смотрели друг на друга, а потом я отвернулся и увидел, что загорелась стрелка, обозначающая движение вверх. К шее моей горячей волной прилила кровь, мышцы напряглись. Шагнув в кабину лифта, я четко услышал, как она сказала три странных слова кому-то невидимому рядом с ней, за прутьями решетки.

— Это он, Сэнди, — произнесла она.

Я точно слышал.

Письма Фрейда к Флису придают особую важность некой почти космической связи между носом человека и его сексуальным здоровьем. Так что работа захватила меня, я писал и писал, прерываясь только для того, чтобы попить из журчащего фонтанчика или просто поднять глаза от своего любопытного опуса. Ближе к обеду я заметил, что на меня поверх книги поглядывает какой-то парень. Обложку с испанским названием украшало изображение окровавленного ножа, женщины в мантилье и полуголого смуглого верзилы. Я улыбнулся и приподнял бровь, скептически оценивая его выбор литературы. Похоже, парень смотрел на меня уже давно, но я решил, что на сегодня с меня достаточно обменов взглядами, учитывая тот волнующий немой диалог с девушкой, и снова вернулся к носу — средоточию и отправной точке всех человеческих страстей.

Когда я отложил карандаш, было почти восемь. Я встал с привычным тихим вздохом и подошел к одному из узких высоких окон, которые выходили на городскую площадь. Сквозь дымчатое стекло небо казалось беловато-коричневым. Внизу бежали шумные стайки детей, явно куда-то направляясь. Это навело меня на мысль, что неплохо бы пойти поесть. Откуда-то издалека, с левой стороны здания, исходил странный мигающий свет. Я собрал книги, записи и только тогда заметил, что любитель второсортной испаноязычной литературы уже ушел. Там, где он сидел, осталась маленькая жестянка из-под ананасового сока и фигурка оригами, напоминавшая собаку и саксофон одновременно.

Спускаясь на лифте, я подумал о девушке за решетчатым окном, но на первом этаже уже никого не было. Окно закрывали деревянные жалюзи. За столом на выходе сидел взъерошенный субъект, который даже не посмотрел на меня, когда звякнул детектор пропускных ворот, — просто махнул рукой, приказывая выметаться.

Я стоял, наслаждаясь свежим воздухом и покуривая хорошую сигарету, когда до меня донесся громкий, трескучий звук голосов из полицейской рации. Я снова увидел слева мигающий свет. Вокруг были люди, идущие по своим делам и любопытствующие. Я тоже решил подойти поближе.