Аргентина. Лейхтвейс - Андрей Валентинов

– Она была в Пасси, Никодим! – шепнули за левым ухом. – И я подышала ей в темечко. Она не забудет, а потом я напомню ей еще раз, когда мы встретимся.

Лейхтвейс отмахнулся от Смерти, словно от надоедливой мухи. Не убил, значит жива!

– В темечко, – вновь прошелестела темнота. – В самое темечко. На ее глазах убили тех, кого она хорошо знала, может даже любила. Услышала выстрелы, обернулась, увидела… Кого увидела, Никодим? Ты уже улетел, быстрокрылый, зато я осталась. Вместе с ней, понимаешь?

– Потом пойму, – шевельнул он губами. – Сегодня – Сталин. Все остальное – не важно.

За воротами вспыхнул свет фар. Приехали! Сейчас откроют, сейчас въедут во двор.

Жестокий, расчетливый и невероятно глупый… Услыхав, он очень удивился. Жестокий и расчетливый, ладно. Но глупый? Скольких тысяч мальчишек Сталин лишил отцов, но здесь его подстерегает только один – благородный разбойник Лейхтвейс. Когда-нибудь он расскажет об этой минуте Веронике Оршич. Пусть гордится своим учеником!

Ворота! Первый автомобиль уже во дворе, второй за ним. Бог ехал в пяти машинах… Термидор!.. Был Термидор – и нет его, весь вышел. Стоп! А кто будет после? Бонапарт? Снова Бурбоны? Одни – или вместе с интервентами? Двунадесять языков уже приходили, четырнадцать держав – тоже. Кто сейчас? Гитлер?

Кортеж на середине аллеи.

Время!

Черная молния ушла в черное небо. Вверх – и вниз, острым зигзагом, руной, именуемой «сигель».

* * *

…Он скользил по воздуху, по безошибочно рассчитанной дуге, по собственной памяти, по своей короткой жизни. Смотрел только вперед, на черные машины в середине кортежа, на дверцы, которые вот-вот откроются. Они прекрасно видны, как и выбежавшие из первого авто охранники, как люди на крыльце и даже черная точка в самом зените. «Сталинский сокол» на посту. Но поздно, он не промахнется.

…Мальчишка, сидящий у открытого окна, сын «врага народа», сотрудник Абверштелле «Кенигсберг», «марсианин», ученик крылатой синеглазой девушки, террорист и убийца, Николай Владимирович Таубе 1917 года рождения.

Лейхтвейс…

Время, словно воздух из сна, стало плотным и вязким, пространство же исчезло, превратившись в ровную траекторию полета. Позади все – Родина, детство, близкие, вся его жизнь. А что впереди? Сталин умрет, но Термидор никуда не исчезнет, это не человек, а эпоха. На месте того, кто ездит в пяти машинах, мог быть и другой, но Термидор все равно бы наступил. Он убьет человека, но ничего не решит. Страна станет слабее, и этим воспользуется Гитлер – тот самый, которого хотела убить Оршич. Ее обманули. А его самого?

Дверца второй машины открылась. Белая фуражка, белый китель…

Он! Точно как на фотографиях, плотный, невысокий, коренастый. Пора доставать пистолет, кобура под левой рукой.

…Британцы жгут Баку, поляки прислали министра в Лондон, в Испании задавили «красных», в Союзе неспокойно, аресты, обезглавлена армия. Сейчас он убьет Сталина…

Это же… Это же война! Его прислали для того, чтобы он начал войну!

Рука скользнула по кобуре, время стало черной стеклянной стеной, тонкой и хрупкой. Пуля пробьет – и осколки разлетятся на весь мир, никого не щадя. Сейчас он выстрелит…

«…Ты и в самом деле хотел убить Сталина по заданию немецкой разведки?»

Нет!!!

Земля исчезла, в глаза ударил острый свет звезд.

Вверх! Вверх! В небо!..

* * *

Он увидел синий огонек и вначале не поверил. Двум иголкам в стоге сена встретиться легче, чем крылатым в черном ночном просторе. А потом решил не удивляться. Цапля! С нее станется, с инопланетянки.

И поспешил навстречу.

Полковник Строцци. – Рената. – Девушка в темном платье. – Человек и кошка. – «Уникум»

1

– Никаких показаний давать не буду, не надейтесь. Сейчас у вас эйфория, но это скоро пройдет. И тогда все, кто изменил присяге, поймут, что все в нашей несчастной Италии держалось на Дуче, фашизме – и моем ведомстве. Жаль, не увижу. А вы, синьор министр, спросите у своих коллег по правительству, действительно ли они желают, чтобы я заговорил? А то начну и не остановлюсь. Мало не покажется!

Антонио Строцци, бывший чемпион в среднем весе, выглядел скверно. Правый глаз затек, на левой щеке – глубокая царапина, небрежно смазанная йодом, запястья в наручниках, рубаха, когда-то белая, в неопрятных бурых пятнах. Взгляд потухший, ничего не выражающий, словно у человека, переступившего последнюю черту.

Дикобраз тоже чувствовал себя неуютно. Следственная камера Царицы Небесной – не слишком приятное место. Век бы ее не видеть!

– Ваши сотрудники не столь принципиальны, полковник. Они даже выдали секретную картотеку, будем понемногу разбираться. Я, кстати, не министр, и, надеюсь, им не буду. Временно возглавляю ведомство внутренних дел, пока не подыскали грамотного, честного и смелого юриста. Сочетание, как выяснилось, крайне редкое. Ваш фашизм воспитывал в людях совсем иные качества.

Строцци, опустив скованные руки на стол, потянулся вперед. Взгляд вспыхнул живым огнем.

– Фашизм непростительно мягок, синьор Руффо. Как можно было управлять Италией без концлагерей? Дуче запрещал! Он и вас не велел трогать, иначе после горячей обработки вы бы все рассказали. Или скончались в луже собственной крови, что тоже меня вполне бы устроило. Хвалиться нечем, мы проиграли. Но поверьте, будь у меня нужные полномочия, переворота бы я не допустил.

Князь понимающе кивнул.

– Нужные полномочия? Как в Матере? Но ведь и там не получилось.

Плечи под мятым пиджаком дрогнули.

– Капитан Кармело Лароза, не тем будь помянут, слишком любил эффекты. Но все бы получилось, если бы Дуче не предали. Врагов оказалось даже больше, чем я думал… Наш разговор не имеет смысла, синьор Руффо. Передавайте дело в трибунал – и оставьте меня в покое.

– Как видите, имеет, – возразил Дикобраз. – Хоть и поздно, но даже вы поняли: нельзя править страной, имея врагов практически всюду, от богом забытого городишка в Лукании до Генерального штаба и королевского двора. Этих врагов не с Марса прислали и не с планеты Аргентина. А лично для меня наша беседа тоже очень важна.

Помолчав, выговорил негромко, стараясь не дрогнуть голосом: