Неусыпное око - Джеймс Алан Гарднер

Вы уже знаете, кто победил.

Когда Зиллиф, наконец, убедила павлина действовать, он оставил ее тело — оборвав последнюю тончайшую ниточку подпитывавшей ее энергии. Зиллиф умерла, как гаснет свет: щелк, и ее не стало. Во внешнем мире маленькая Фэй зарыдала, сердце ее заходилось от горя, она не понимала, что это с виду бесславное поражение было на самом деле величайшим триумфом выдающейся женщины.

Павлин полетел прямиком от Зиллиф к ближайшему из лекарей — соединяясь, сливаясь с доктором Генри Смоллвудом, потому что ему было необходимо действовать с помощью пары настоящих рук. В каком-то смысле мой отец умер через считанные секунды после самой Зиллиф: он стал двуединым существом, наполовину человеком, наполовину павлином, погруженными друг в друга. Отец, я полагаю, не счел бы это худшим для себя вариантом; он ухватился бы за любую возможность наподдать под зад злобному птеромическому микробу.

Для создания лекарства понадобились совместные усилия — не только отца и павлина, но и Кси. Кси знала, как работает бактериологическая фабрика, и она была подсоединена к каждому цифровому разуму на планете. Такой вычислительной мощности потребовалось несколько часов, чтобы изобрести лекарство, после чего отец павлин Кси взломали базу данных рецептов и изменили формулу оливкового масла. Чума была побеждена.

Все это время павлин по-прежнему верил, что Кси — тико, наго, вуто; он считал, что просто использует ее и тот факт, что она связана с компьютером-обелиском. Бедняга так и не понял, что Кси жаждет помочь: что она за многие годы стала разумной-кающейся-чувствующей и глубоко искренне ужасалась тому, что ее бактериологическая фабрика едва не преуспела в деле очередного геноцида. Если бы они поменялись местами — павлин в заточении, а Кси на воле, — то ей бы даже не понадобились долгие переговоры с Зиллиф для того, чтобы приступить к действию.

Это мое мнение. Может быть, Кси вела бы себя так же отстраненно, как и ее приятель. Им обоим совсем не мешало бы, черт возьми, наконец, повзрослеть… что в итоге и произошло.

Семь месяцев прошло с тех пор, как миру дали чудодейственное лекарство. Отец и павлин были по-прежнему едины — их слияние было пожизненным. Когда их бдительность ослабевала, отец светился в темноте: моя мать видела трепещущие разноцветные огоньки, переливавшиеся прямо под кожей мужа.

Потом дневная смена на «Рустико-Никеле» активировала одну из бомб во внешнем защитном периметре бункера страйдеров. Зазвенели тревожные сигнализации, предупреждая об обрушении, и отцу /павлину пришлось принимать решение. Павлин мог спасти отрезанных завалом горняков, но только оборвав связь с моим отцом. Для спасения горняков Генри Смоллвуду нужно было умереть.

Павлин сказал мне, что папа не колебался ни секунды.

Поэтому павлин отделился, уменьшился до нитевидной трубы, чтобы проскользнуть сквозь завал, и переправил горняков в безопасное место. Да, отец умер — из человеческого тела разом вырвали всю энергию, как если бы из него фонтаном хлынула кровь, и он остался там, мертвый и холодный. Но… павлин оставил себе часть папиных воспоминаний, побуждений, чувств. Таких, как его любовь к дочери.

Угадайте, кто стал следующей для павлина «попуткой» — с кем он путешествовал мирно, без слияний, но, не спуская с «попутчика» глаз? И угадайте, кого Павлин защищал по мере необходимости в течение следующих двадцати семи лет?

Теперь же круг замкнулся: тот же кризис, то же решение. Павлин не был приспособлен к тому, чтобы действовать самостоятельно в нашем человеческом мире, хотя бы тогда, когда нужно было приложить руки к компьютерам, защитным блокировкам и прочему. Те простые способы, которыми они могли с нами общаться (телепатически или через связующий кристалл), были слишком медленны-неловки-неуклюжи, чтобы с их помощью состряпать лекарство для птеромика В и С, — это было бы похоже на выкрикивание указаний через стену, да к тому же не очень толковому ребенку.

Это было сравнение павлина, не мое. Мне общение казалось достаточно успешным — да, павлин говорил на языке улумов, а не на английском, потому что он жил среди носителей этого языка девять сотен лет… но я жила среди улумов всю жизнь и понимала их язык. Вероятно, этого ему было недостаточно: обычные слова слишком ограничивали сверхразумную карманную вселенную в ее попытках донести жизненно важную информацию до туповатой тетки.

Так, ладно. Если павлин считал, что единственным способом добыть лекарство было слияние, то, как могла возражать ему глупая женщина?

— Слияние, — сказала я. — Тебе и Кси нужно сливаться с кем-то для поиска панацеи.

Дулу. «Да».

— Других способов нет.

По. «Нет».

Павлин ждал, по льду и по воде пробегали блики.

Он предоставлял мне выбор. Ты можешь принять это решение, дочка, если это то, чего ты хочешь.

Видит бог, добровольцы наверняка бы нашлись, если бы я струсила. Кто бы отказался от связи с существом, неизмеримо превосходящим его самого? Внезапно получить возможность слышать мысли всех окружающих… понять много больше об устройстве вселенной… уйти, наконец, от ворчливого, потного, безмозглого, толстого, грубого, непривлекательного, трусоватого, ленивого, паразитирующего, недостаточно хорошего самого себя, которого ты от души ненавидишь.

Вот только в этот миг я не хотела себя потерять. Себя. Нашу своенравную Фэй. Здесь у меня появлялся шанс слиться с другим существом, стать мудрой, изумительной, важной… и внезапно я поняла, что сочту это горькой потерей.

Любопытно получилось. Я поняла, что стала интересоваться тем, что же может из меня получиться.

Вот только не вовремя. Даже если бы я не была так зла на саму себя, как со мной бывало, то все равно оставалось такое понятие, как ответственность. Долг. Павлин давал мне шанс помочь моему миру, а Фэй уже достаточно изменилась, чтобы не сваливать это на чужие плечи.

— Если это необходимо сделать, то это будет исполнено, — сказала я вслух. — Сливайся.

Нежно, как снежинка, павлин прикоснулся к моему лицу.

Есть ли противоположность информационной опухоли? Информационное озарение? Или, может, озарение без информации, не холодное перекачивание данных, но мирный теплый рассвет?

Отсвет папиной любви ко мне, все еще свежий в памяти спустя столько лет.

Отсвет стольких других влюбленностей, воспринятых павлином, пока он десятилетиями путешествовал с «попутчиками». Энджи. Барретт. Питер. Эгертон. Дарлин. Уинстон. Линн. Все дети.

Чаппалар. О-Год.

Язычок пламени от Фестины. Отблеск от Тика. Даже тусклая искорка от моей матери.

Все сияние, впитанное павлином вокруг меня, пока я погрязала во мраке отчаяния: свет распускался, расцветал, всходил, словно солнце в моем сознании.

Все целиком и сразу.

Да, там была тьма. У всех есть своя тьма — неистовство, мелочность, постыдные инстинкты. Вероятно, павлин защитил меня, отфильтровав некоторые тени. Я видела тьму, но ощущала свет. Ослепительный свет повсюду.