За чертой - Кормак Маккарти

Билли выехал, когда было почти темно. Хозяйка Муньос пыталась отговорить его, предлагала отложить отъезд до утра, но напрасно. Доктор приезжал на закате дня, оставил ей перевязочные материалы, к ним пакетик английской соли, а от себя она заварила Бойду питье из ромашки с арникой и корнем эуфорбии макулаты,{84} которую в здешних местах называют «ласточкиным кустом», потому что она зацветает весной с прилетом ласточек и цветет аж до самого их отлета. Припасы на дорогу хозяйка выдала Билли в старом брезентовом рюкзачке, который он повесил на седельный рожок, вскочил в седло, развернул коня и посмотрел на женщину.

— ¿Dónde está la pistola?[597]— спросил он.

Она сказала, что он под подушкой у его брата. Билли кивнул. Окинул взглядом дорогу, ведущую к мосту через реку, снова посмотрел на женщину. И спросил ее, не приезжали ли к ним в эхидо какие-нибудь люди.

— Sí, — сказала она. — Dos veces.[598]

Он снова кивнул:

— Es peligroso para ustedes.[599]

Она пожала плечами. Сказала, что жизнь вообще вещь опасная. Сказала, что человеку из народа куда ни кинь — все клин.

Он улыбнулся:

— ¿Mi hermano es hombre de la gente?[600]

— Sí, — сказала она. — Claro.[601]

Он поехал на юг по дороге, проходящей через прибрежную тополиную рощу, проехал городок Мата-Ортис, потом скакал на запад, прямо на луну, сияющую в холодном своем зените, но, заметив с дороги на горизонте купу деревьев, свернул и провел там остаток ночи. Завернулся в одеяло-серапе, поставил рядышком сапоги, на них положил шляпу и не просыпался до рассвета.

Весь следующий день ехал без остановок. Мимо пропылило несколько машин, всадников он не встретил ни одного. Вечером, натужно воя, в медленной круговерти дорожной пыли с севера подкатил грузовик, который отвозил его брата в Сан-Диего, и с лязгом остановился. Опять он вез полный кузов рабочих, которые принялись окликать его, махать руками; он к ним подъехал и, сбив шляпу на затылок, тоже приветственно поднял руку. Сгрудившись у края платформы, они тянули руки, и он, наклонясь с коня, с каждым обменялся рукопожатием. Они наперебой остерегали его: дескать, на дороге ему опасно. Про Бойда не спрашивали, а когда он стал что-то рассказывать, замахали на него руками: оказывается, они только что, сегодня заезжали с ним повидаться. Сообщили, что он поел и даже выпил для бодрости стаканчик пульке,{85} так что по всем признакам он определенно идет на поправку. Но только Матерь Божья могла сохранить его от гибели: все же такая ужасная рана! Herida tan grave, качая головой, говорили они. Tan horrible. Herida tan fea.[602]

Громким шепотом они рассказывали ему о том, как его брат лежит там с пистолетом под подушкой.

— Tan joven, — говорили они. — Tan valiente. Y peligroso por todo eso. Como el tigre herido en su cueva.[603]

В ответ Билли лишь молча хлопал глазами. Окинул взглядом остывающую прерию на западе, испещренную полосами тени. Слышно было, как среди листвы акаций перекликаются голуби. Рабочие думали, что его брат убил однорукого в перестрелке на улицах городка Бокилья-и-Анексас. Что этот манко вдруг взял и ни с того ни с сего в него пальнул — ну так тем хуже для манко: надо было думать, прежде чем связываться с таким мужественным гюэрито. Они требовали, чтобы Билли рассказал им подробнее. Как гюэрито, лежа в пыли и крови, приподнялся, вытащил пистолет и метким выстрелом сшиб манко с коня, уложив его наповал. Обращаясь к Билли очень уважительно, они просили его рассказать, как получилось, что они с братом отправились сюда наводить справедливость.

Он смотрел на них, переводя глаза с одного на другого. То, что он видел, его глубоко трогало. Водитель и еще двое мужчин, сидевших в кабине, вылезли и тоже встали у заднего борта. Все ждали, что он скажет. В конце концов он объяснил им, что слухи об этом конфликте сильно преувеличены, что его брату всего пятнадцать, так что во всем случившемся виноват он, ибо, будучи старшим братом, должен был лучше заботиться о младшем. Не следовало брать его с собой в чужую страну, где его чуть было не застрелили на улице как собаку. Удивленные столь юным возрастом героя, они в ответ качали головой, повторяя: Quince años. Que gyapo. Que joven tan enforzado.[604]В результате Билли поблагодарил их за заботу о брате и коснулся поля шляпы, после чего все опять сгрудились вокруг него и стали тянуть руки, и он опять пожал руки рабочим, водителю и двоим мужчинам, вышедшим из кабины, а потом развернул коня и, объехав грузовик, направился дальше на юг. Он слышал, как хлопнули сзади дверцы кабины, слышал, как водитель воткнул передачу, и вот уже они, в грохоте и пыли, медленно поплыли мимо. Рабочие, ехавшие в открытом кузове, махали руками, некоторые поснимали шляпы, а один подпрыгнул и, опершись на плечо своего товарища, воздел кверху кулак и выкрикнул: Hay justicia en el mundo.[605]С тем они и исчезли.

Той ночью он проснулся оттого, что земля под ним затрепетала. Он сел и поискал глазами коня. Конь стоял и, подняв голову, озирал пустынный горизонт на западе. Там шел поезд, его бледно-желтый прожектор медленно и неуклонно полз по пустыне, слышался даже отдаленный стук колес, такой странно-механический в этой первозданной глуши. В конце состава светилось маленькое квадратное окошко служебного вагона. Поезд пронесся, оставив за собой повисший над пустыней белесый след дыма пополам с паром из котла, а потом раздался долгий тоскливый вой гудка, прокатившийся по прерии, чтобы все знали: поезд приближается к переезду у Лас-Бараса.

Держа ружье поперек передней луки седла, Билли въехал в Бокилью в полдень. На улицах никого. Свернул на дорогу к югу, на Санта-Ана-де-Бабикора. Уже в сумерках навстречу стали попадаться всадники, едущие в Бокилью, молодые мужчины и мальчики с напомаженными и тщательно приглаженными волосами, в начищенных башмаках и пускай дешевых и ситцевых, но отпаренных между горячими кирпичами рубахах. То был субботний вечер, все ехали на танцы. Проезжая мимо на своих осликах или заезженных рудничных мулах, они серьезно кивали. Он кивал в ответ, ловя глазами каждое движение, а ружье держал перед собою вертикально, уперев затыльником приклада себе в бедро. Хороший конь, на котором он ехал, раздувал ноздри и презрительно на них фыркал. Когда проезжал через Ла-Пинту, расположенную на горном можжевеловом плато над долиной реки Рио-де-Санта-Мария, уже вовсю светила луна, а когда въехал в Санта-Ана-де-Бабикора, была полночь, городок лежал темный и пустой. На alameda[606]нашел, где напоить коня, и свернул к западу, на дорогу к Намикипе. Через час езды на пути попался небольшой ручеек, один из истоков Рио-де-Санта-Мария, там Билли с дороги съехал, среди пойменных трав стреножил коня, завернулся в серапе и, изможденный, провалился в сон без сновидений.