Супердвое: убойный фактор - Михаил Ишков

…Теперь можно было рискнуть. Мы с Первым пришли к согласованному выводу, что терять такого ценного работника, как Волошевский, тем более сдавать его костоломам из гестапо, нельзя. Из имеющихся данных стало ясно: его связь со Снеговой не зафиксирована, иначе Бойкого давно на свете не было бы. Теперь весь вопрос в том, кто первым выйдет на него.

Повезло Первому. Правда, даже теперь, спустя полвека я не берусь утверждать, что это была удача.

14 октября

…когда я добрался до пансиона фрау Марты и черным ходом прошел в комнату Закруткина, тот изо всех сил прижимал к лицу мокрый платок.

Я отвел его руку – на лице Первого красовался внушительный кровоподтек.

Я едва удержался от смеха, хотя в нашем положении смеяться было нечему.

– Кто это тебя?!

– Волошевский! Совсем распустился, негодяй! Поднял руку на офицера! Слушай, давай сдадим его со всеми потрохами. Белую сволочь мне вообще не жалко. Наверное, настреляли красных во время Гражданской, так что им всем туда и дорога.

Я внимательно осмотрел синяк. Он был не так страшен – усиленный массаж, косметика, и через пару дней глаз будет в порядке. Денег на частную клинику у нас хватит.

– Выкладывай.

– Бойкого я засек возле театра. Он явился на спектакль, прошел через служебный вход.

Давали какую-то мелодраму. По случаю отъезда на Восточной фронт в театр пригнали очередную порцию кандидатов в офицеры. Утром перед ними выступил господин Геббельс, где они от души накричались здравиц в честь фюрера. Вечером для подъема духа им организовали посещение сентиментально-нацистской развлекаловки.

Волошевского отыскал в фойе, затем прошел за ним в зал.

Сел поблизости. Перед началом спектакля ознакомился с программкой, в которую была вложена инструкция, как вести себя после объявления воздушной тревоги. Хочешь ознакомиться? Я захватил эту бумаженцию с собой.

Он протянул мне сложенный вдвое листок.

«…поскольку в здании театра нет бомбоубежища, см. карту. На карте показано, как добраться до вашего убежища, которое значится под номером один».

Анатолий пояснил:

– В зависимости от номера кресла, которое тебе досталось. Есть еще убежища номер два и три. Ошибиться нельзя, иначе не пустят.

«Тревога будет объявлена со сцены. После объявления тревоги необходимо, соблюдая спокойствие, взять свою шляпу и пальто в гардеробе и следовать в бомбоубежище. Когда бомбардировка закончится, вы должны вернуться в театр, сдать пальто и шляпу. Спектакль будет продолжен с того места, где прервался.

Не допускать тревоги.

Действовать строго по инструкции».

Закруткин с любопытством наблюдал за мной. Непонятно, что он нашел странного в этом документе? Спроси любого немца, и он подтвердит, что лучше иметь инструкцию, чем не иметь.

У Первого, правда, хватило ума не начинать дискуссию по поводу нашей национальной привычки к порядку. Он отыгрался на пьесе.

– Сюжет проще не бывает. Некая фрейлейн, член Союза нацистских женщин, получает с фронта известие о том, что ее жених пропал без вести.

Я не стал дожидаться, когда герой, сумевший пробиться к своим через тылы большевистских зверей, устоявший перед чарами очаровательной унтерменши, завербовавший по дороге красного генерала, а также сколотивший группу таких же отважных, как и он, оказавшихся в окружении суперменов, окажется в Берлине и попадет в объятия любимой. Я последовал за Волошевским. Тот сумел свободно пройти за кулисы, а это много значило.

Коротко об обстановке. Зал не слишком вместительный, но красивый. На третьем ярусе, прямо напротив сцены, государственная ложа. Попасть туда невозможно, но за определенную мзду можно устроить ее посещение. Мне намекнули, мол, в этом нет ничего невозможного[76]. К сожалению, этот вариант вряд ли что-либо дает нам в смысле результата, так как никто не может сказать, когда фюрер появится в театре. К тому же для нас участие в темных делишках исключается. Наиболее реальная возможность – взорвать нижнюю ложу. Там тоже есть охрана, но пустячная, из каких-то инвалидов.

Я познакомился с ними. С инвалидами можно договориться. Они же намекнули насчет ложи фюрера – если есть желание и деньги…

Бойкого я дождался на улице. Он появился из служебного входа и двинулся вниз по Бремерштрассе. Топтунов не было, выходит, коллеги из гестапо еще не добрались до него. Затем нажал на газ, догнал боксера, остановился, распахнул дверцу.

– Не подскажете, как мне добраться до Фридрихштрассе?

Бойкий наклонился и начал объяснять: сначала налево, потом направо… Я кивал и как бы между делом назвал пароль. Он на мгновение замер. Я предложил ему сесть в машину. Он подчинился. Приказание захлопнуть дверь выполнил беспрекословно, чем сразу подкупил меня. Я спросил, куда он перебрался?

Он ответил, что это далеко, в Лихтенберге, и скоро комендантский час.

– Ничего, у меня есть пропуск, – успокоил я Бойкого, затем спросил: – Приказ из Москвы получил?

Он кивнул.

– Почему не выходишь на связь?

Волошевский усмехнулся.

– Когда все готово?

– Решил, что умнее других?

Он ответил не сразу. Видно, тысячу раз проигрывал в голове этот разговор – прикидывал, как вывернуться. Сначала решил давить на психику.

– Вы были в Ленинграде зимой сорок первого?

– Нет, не приходилось.

– А мне приходилось. Что же это за приказ такой – миловать убийцу?

– Он не только убийца, но и руководитель государства, с которым мы ведем войну.

– Это оставим для партсобрания, а пока…

В следующий момент он ловко, коротким правым крюком ударил меня в лицо. Удар у него оказался что надо. Я сразу вырубился, а когда пришел в себя, Бойкого и след простыл.

Первый с нескрываемой тоской признался:

– Выходит, я не Трущев. Не смог найти подход. Впрочем, хоть ты и хитрый, он и тебя бы уделал. Я, может, и справился бы с ним, но не в машине.

Я незамедлительно набрал по телефону условленный номер в Кладове. Попросил к телефону фрау Снегову. Она подошла. Я напомнил о букете.

Артистка положила трубку. Я с недоумением уставился на Второго. Тот развел руками.

У нас не было времени разводить руками. Пришлось, невзирая на риск, вновь торчать возле служебного подъезда. Я не мог поручить связь с артисткой этому простофиле Закруткину. Спасало только, что октябрь того года выдался в Берлине на редкость дождливым, это защищало от бомбежек. Руин вокруг театра было достаточно. Непонятно, как он сам еще уцелел.