Лица - Валерий Абрамович Аграновский

у нее нет физической возможности. Судите сами: сорок ребят в классе! Материал по физике или литературе, преподанный в виде лекции, ученики еще, надо надеяться, усвоят. Но воспитание — процесс сугубо индивидуальный. Попробуйте вглядеться в сорок пар глаз одновременно и заметить в каких-нибудь из них грусть, с которой, быть может, начинаются будущие неприятности! Когда же подросток совершает экстраординарный поступок, тем самым обратив на себя пристальное внимание учителя, кидаться к нему на помощь чаще всего и поздно и бесполезно.

Современному педагогу едва хватает времени, чтобы учить детей знаниям. Воспитывать практически некогда. Талант, будь он у Евдокии Федоровны, еще нуждается в «поклонниках» из министерства просвещения, которые освободили бы учителя от изнурительной проверки тетрадей, от посторонней работы, ничего общего не имеющей с педагогическими обязанностями, от нелепой отчетности, связанной с «выводиловкой» процента успеваемости. А сколько сил и времени уходит у педагога на мнимую борьбу то с узкими, то с расклешенными брюками, то с мини-юбками, то с макси, хотя с таким же рвением и с большей пользой учитель мог бы воспитывать у детей чувство собственного достоинства, без чего наверняка нет и не может быть личности. А уж если тратить время на борьбу, то не с модой, а с дурным вкусом, с расхлябанностью, неопрятностью, равнодушием, цинизмом, что, конечно, потруднее, чем просто удалить с урока нестриженого ученика.

В этой борьбе решающая роль должна принадлежать не столько знаниям педагога, сколько его человеческим качествам, собственному вкусу, искренности и натуральности его переживаний, способности передать детям свои симпатии и антипатии, гнев и радость, любовь и ненависть. Индивидуальность учителя приобретает, таким образом, колоссальное значение, но и двойная ответственность ложится на его плечи. К сожалению, Евдокия Федоровна не то чтобы отвыкла, а никогда не привыкала к такому общению с учениками, она в принципе утратила возможность называться учителем в прямом и высоком смысле этого слова, ей больше подходит казенное «преподаватель», что еще допустимо в вузах, но категорически противопоказано при общении с детьми.

Чего же мы удивляемся «всеядности» нашей средней школы при подборе учителей, если в основу основ она кладет коллективное обучение, которое не всегда способно выявить талант педагога-воспитателя? Но стоит школе сделать упор на индивидуальное воспитание, требующее от учителя ярких чувств и самобытности таланта, как тут же выяснится, кто есть кто, — кому давать зеленую улицу, а кого близко нельзя допускать к детям.

Когда мы говорили с Евдокией Федоровной на все эти темы, она несколько раз бросила взгляд на часы — взгляд, как известно, редко ускользающий от внимания собеседника. Я спросил: «У вас дела? Или вам скучно?», а про себя подумал: если ей и скучно, то вовсе не потому, что затронутые проблемы ее не волнуют, а потому, что говорено и писано о них так много, что она уже не верит в практическую целесообразность нашего разговора. «Мне действительно некогда, — вздохнула тем не менее Евдокия Федоровна. — Во-первых, ждет ученик, вызванный для беседы, во-вторых…» — и добросовестно перечислила все свои заботы на предстоящие полтора часа. Она, конечно, тратила на школу уйму энергии, я в этом не сомневаюсь, — но достаточно ли тепла?

ОШИБКИ. Однако что я, собственно, хочу всем этим доказать? Что преступная судьба Андрея Малахова находится в прямой зависимости от личных качеств его педагога? Нет, это слишком рискованное по своей категоричности утверждение и, вероятно, несправедливое — хотя бы потому, что у нашего героя еще до школы и вне ее было достаточно оснований, чтобы «сойти с рельсов». Я хочу убедить читателя в другом: если школа по каким-то причинам не может блокировать негативные качества ребенка, она тем самым как бы дает толчок их развитию, и это еще не самый худший вариант из всех возможных. В нашей истории фактическое бездействие Евдокии Федоровны как воспитателя усугубилось цепью дополнительных ошибок, роковым образом подтолкнувших Андрея Малахова к печальному финалу.

Об одной из них я расскажу подробней. В четвертом классе Андрея готовились принимать в пионеры — событие для любого ребенка значительное. Галстук Андрею купили заранее, вместе со всем классом он разучивал слова Торжественного обещания, а Зинаида Ильинична даже приготовила дома праздничный ужин, решив, как она выразилась, «из педагогических соображений» сделать этот день запомнившимся. Однако слов «Я, юный пионер…» Андрею не суждено было произнести. Он вернулся домой раньше, чем его ожидали, и на вопрос матери: «Что случилось?!» — швырнул галстук на пол.

В ту пору наш герой еще не был уличен в кражах, ограблениях и прочих тяжких грехах, еще не состоял на учете в детской комнате милиции, не находился в антагонистических противоречиях со всем классом и отличался от сверстников только «упорным и систематическим нарушением дисциплины», как написала в журнале Евдокия Федоровна. Не стану напоминать читателю о семейной обстановке в доме Малаховых, сделавшей Андрея «трудным», о детском саде, еще более испортившем его характер. Скажу лишь, что мы должны ясно представлять себе, что значил для него школьный коллектив: пожалуй, он оставался единственным, еще способным как-то изменить судьбу Андрея. Конечно, пионерская организация не проходной двор, но если отказ Андрею в приеме рассматривать как один из методов его воспитания коллективом, давайте посмотрим, с какой основательностью и серьезностью было принято столь ответственное решение и на какой эффект рассчитывала школа. К сожалению, минуло с тех пор более пяти лет, и потому воспоминания участников события несколько стерлись. Но настойчивость, с которой я задавал вопрос: «Почему Малахова не приняли в пионеры?» — все же дала результат.

Начну с версии Зинаиды Ильиничны. В тот вечер она очень расстроилась и утром побежала в школу «выяснять отношения». С кем и о чем она говорила, неизвестно, Зинаида Ильинична плохо помнит детали, но с ее слов получалось, якобы «мальчик совершенно не виноват», что «никаких сомнений в том, принимать его в пионеры или не принимать, ни у кого в школе не было», а случилось недоразумение, неправильно истолкованное старшей пионервожатой: Андрей раньше времени, еще до начала торжественного сбора, надел галстук и отказался снять его, несмотря на приказ. «Ах так?!» — будто бы сказала пионервожатая и своей волей «временно отложила» прием. Затем, после того как Зинаида Ильинична выложила пионервожатой все, что о ней думала, вопрос о приеме Андрея отпал вообще: коса, мол, нашла на камень.

С Романом Сергеевичем Малаховым у меня состоялся такой разговор. «Не приняли, ну и не приняли, — сказал отец Андрея, — и правильно сделали». — «Почему?» — «А я почем знаю? Наверное, у него было несолидное поведение». — «Что значит «несолидное»?» — «Не у меня, у них спрашивайте!» — «Но вы