Субъективный словарь фантастики  - Роман Арбитман

Еще дальше двинулся Джон Карпентер, который позаимствовал из романа Уэллса только голую идею «благоприобретенной» невидимости (имени романиста даже нет в титрах) и снял свою вариацию на тему – «Исповедь невидимки» (Memoirs of an Invisible Man, 1992), где героя звали Ник Хэллоуэй (не Гриффин!). Режиссер взял на главную роль известного комика Чеви Чейза и, разумеется, не смог сделать того злодеем. Но поскольку и в образ гениального изобретателя лицо Чеви не вписывалось никак, команда из трех сценаристов оттолкнулась от версии Х. Ф. Сейнта и превратила Ника в Невидимку Поневоле (эксперимент проводили другие, а страдать пришлось нашему герою, который просто оказался не в том месте и не в то время). Ну а ношу антигероя пришлось тащить Сэму Ниллу, сыгравшему агента ЦРУ Дженкинса – карьериста, который преследует невидимого страдальца с пистолетом наголо, как Карандышев Ларису Огудалову: мол, «если вы не достанетесь мне, то не достанетесь никому!». Но в конце фильма погибает (падает с крыши) плохой агент, а не Невидимка…

Однако мы чуть не забыли о «плохом» Невидимке. Среди современных экранизаций, которые поближе к Уэллсу, самая заметная – «Невидимка» (Hollow Man, 2000) режиссера Пола Верховена. Герой Кевина Бейкона, гениальный ученый Себастьян Кейн (не Гриффин) ставит эксперимент на себе. С видимостью он расстается без проблем, но вот возвращение в нормальное состояние откладывается. Время идет, гражданин Кейн нервничает и вскоре начинает демонстрировать скрытую до поры пакостность натуры. А осознав, что бывшая возлюбленная предпочла ему другого, вообще слетает с катушек и принимается убивать-насиловать направо-налево. Фильм приобретает настоящую динамику только в последние полчаса, когда Кейн-невидимка окончательно распоясывается. Бейкону не впервой играть негодяев, и финальная гибель маньяка жалости у зрителя не вызовет: сам, мол, виноват…

Самое интересное в картине Верховена – не сюжет, а визуальный ряд. В 30-е годы ХХ века, когда снимали картину Уэйла, качество комбинированных съемок казалось по тем временам очень высоким. Но если бы мастерам спецэффектов из первого «Человека-невидимки» показать фильм 2000 года, они бы не поверили, что такое возможно. Работа команды Скотта Андерсона (проявившего себя еще в «Терминаторе-2») здесь выше всех похвал. Эпизоды, когда человек у нас на глазах исчезает «пофазно» – сперва кожа, потом плоть, потом скелет – производят неизгладимое впечатление. Сомневаюсь, что эта работа Верховена обогатит мировой кинематограф (в американском прокате фильм провалился). Но в качестве школьного пособия по изучению анатомии человека фильм просто незаменим.

Шариков

Персонаж фантастической повести Михаила Булгакова «Собачье сердце» (написана в 1925 году) появляется на свет благодаря оригинальной методике ученого и врача Филиппа Филипповича Преображенского: тот хочет проверить, можно ли живому существу (а именно псу Шарику) пересадить донорские семенники и гипофиз и как это повлияет на весь организм. Операция дает неожиданный результат: Шарик обретает подобие человека, перенимая худшие черты характера донора – трижды судимого Клима Чугункина. И поскольку новое существо возникает не где-нибудь, а в послереволюционной России, оно начинает быстро адаптироваться к советским условиям, стараясь обратить в свою пользу большевистскую риторику соседа по дому коммуниста Швондера и его соратников.

Исследователи творчества Булгакова указывают на связь сюжета «Собачьего сердца» с историей уэллсовского доктора Моро, который, как известно, пытался хирургическим способом «очеловечить» животных. Однако еще более очевидна перекличка сюжетов повести Булгакова и романа Мэри Шелли о Викторе Франкенштейне (см.) и созданном им монстре.

Между Франкенштейном и Преображенским действительно много общего. Первый надеется вслед за Парацельсом и Ньютоном «приоткрыть завесу над ликом природы», «приобщить человечество к глубочайшим тайнам природы» и создать «новую породу людей», однако терпит неудачу и обвиняет себя в «самонадеянности и опрометчивости». Второму тоже не везет. В финале «Собачьего сердца» он использует те же выражения, что и предшественник. Профессор кается в том, что дерзновенно мечтал «об улучшении человеческой породы» и ошибался. «Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу», – говорит он своему другу и ассистенту Ивану Борменталю. Бывший Шарик, а ныне существо, взявшее имя Полиграф Полиграфович Шариков, – свидетельство фиаско ученого еще на уровне замысла. Новый Homo sapiens не выйдет из-под ножа хирурга. Можно придать псу человеческое подобие, но никому не удастся «из этого хулигана сделать человека».

При жизни автора «Собачье сердце» не печаталось и вплоть до 1987 года распространялось в СССР только в самиздате (см.). По словам Льва Каменева, который в 1925 году был еще членом Политбюро ЦК ВКП(б) и зампредом СНК СССР, Булгаков написал «острый памфлет на современность», который «печатать ни в коем случае нельзя». Через несколько месяцев рукопись изымут у Михаила Афанасьевича во время обыска, и выцарапать ее из ОГПУ автору удастся лишь три года спустя. Думаю, партийные чиновники были рассержены уже самой темой произведения, а не только его сатирической тональностью. Ведь Булгаков замахнулся на одну из главных большевистских идей – идею поэтапного «создания нового человека». В том же 1926 году, когда квартиру писателя обыскали, «Правда» напечатала заметку из архива Ленина. В ней Владимир Ильич популярно объяснял, что пока в России нет придуманных утопистами «особо добродетельных людей», коммунизм надо начинать строить из «массового человеческого материала, испорченного веками и тысячелетиями рабства, крепостничества, капитализма». Партийные теоретики рассчитывали, что этот новый идеальный человек сам может «вылупиться» из старого, как цыпленок из яйца, вскоре после победы революции и благодаря ей. Булгаков же, предъявляя читателю своего гомункула, наглядно показывал, что обольщаться не стоит: грядущий хам может превратиться только в грянувшего хама. Из уголовника Чугункина получится только дефективный кошкодав Шариков, и никакие достижения передовой науки тут делу не помогут…

Булгаков был не единственным, кто сатирически затронул данную тему. Писатель Ефим Зозуля даже ухитрился в 1930 году напечатать журнальный вариант фантастического гротеска «Мастерская человеков» (книжное издание при жизни автора так и не вышло). Писатель задается простым вопросом: раз уж СССР пользуется технической поддержкой Запада, проводя коллективизацию и индустриализацию (импортные трактора, станки, зарубежные концессии, привлечение буржуазных спецов и пр.), то почему бы не обратиться к иностранцам за помощью в создании у нас – сугубо научным путем – «нового человека»?

С первой же страницы «Мастерской человеков» не только автору, но и любому теоретически подкованному советскому читателю понятен финал этой истории: иностранец, пусть даже гениальный, окажется тут бессильным, и придется, мол, нам самим терпеливо ждать, пока в нашей собственной среде (под влиянием новой жизни – в духе тогда еще не знаменитого Т. Д. Лысенко) новый человек, строитель коммунизма без страха и упрека, возникнет сам. Более того, в финале романа один такой вроде бы уже мелькает – «на производственной работе, на ударном строительстве социализма». К чести писателя, на этой оптимистической ноте он и завершил первую книгу романа и не рискнул взяться за вторую – иначе ему пришлось бы изображать этого идеального человека во плоти, совершая тем самым акт насилия над своим талантом. Ибо Ефим Зозуля был человеком даровитым и остроумным. В тех сценах, где честный художник брал верх над честным пропагандистом, возникала проза умная и веселая.