История Египта c древнейших времен до персидского завоевания - Джеймс Брэстед

Молодой фараон, при котором медленно совершались эти важные перемены, был, на наш взгляд, слишком мягок к ним, чтобы мы могли определить, что это был за человек. Все его указы, почти без исключения, жреческого происхождения. И во всех настолько преобладает – или, можно сказать, составляет все их содержание – жреческая лесть с бесконечными повторениями условного подобострастия, что мы едва можем разглядеть его личность сквозь туман бессмысленного словоизвержения. Его великолепная статуя в Турине, как показывает его сохранившееся тело, представляет собою верный портрет, показывающий нам по меньшей мере его внешний вид. Он был высок ростом и хорошо сложен, с чертами мечтательной и почти женственной красоты, отнюдь не передающими той мужественности, которой он, без сомнения, обладал. Происшествие под Кадешем, бесспорно, выставляет его человеком весьма решительным и способным на величайшее напряжение; неукротимый дух, проявленный им тут, обнаруживается также и в упорстве, с которым он вел войну против великой Хеттской империи и совершал свои завоевания – хотя и недолговечные – в глубине Северной Сирии. После приблизительно пятнадцати лет походов, во время которых он более чем искупил почти фатальную ошибку, допущенную им под Кадешем, он был склонен наслаждаться вполне заслуженным миром. Он был необычайно горд и с бо]льшим тщеславием изображал свои войны на памятниках, чем это когда-либо делал Тутмос III. Он любил легкую и приятную жизнь и безудержно предавался чувственным удовольствиям. У него был огромный гарем, и с годами число его детей быстро увеличивалось. Он имел более ста сыновей и по меньшей мере пятьдесят дочерей, на некоторых из которых он сам женился. Он оставил после себя настолько многочисленное семейство, что последнее образовало особый благородный рамессидский класс, который еще спустя четыреста лет носил среди других титулов имя Рамсеса не как отца, а как обозначение класса или ранга. Так как, быть может, он не был в состоянии найти подходящих по знатности и состоянию жен для множества своих сыновей, то один из числа последних, как мы видели, женился на дочери сирийского военачальника. Рамсес очень гордился своим огромным семейством и часто приказывал скульпторам изображать своих сыновей и дочерей в длинных рядах на стенах храмов. Старшие сыновья сопровождали его в походах, и, согласно Диодору, каждый отряд его армии находился под командой одного из них. Его любимцем был Хамуас, которого он сделал верховным жрецом Птаха в Мемфисе. Но вниманием его пользовались все, и его любимейшие жены и дочери появляются весьма часто на его памятниках.

В тридцатую годовщину своего царствования Рамсес отпраздновал первый юбилей, поручив заботы о церемониях любимому сыну Хамуасу, великому магу и верховному жрецу Птаха, память о котором еще жила в народных египетских сказках спустя тысячу лет. Затем прошло еще двадцать лет, в течение которых Рамсес каждые три года праздновал юбилей – в общем не менее девяти раз – число, значительно превосходящее те, которые отмечают царствование кого бы то ни было из его предшественников. Обелиски, воздвигавшиеся в этих случаях, уже привлекали наше внимание. Увековечив свое имя в обширных строениях, рассеянных вдоль всего Пила, от топей Северной Дельты до четвертых порогов, Рамсес жил среди великолепия, превосходившего даже пышность Аменхотепа III. С ним закатывалась слава почитаемой линии. По мере того как проходили годы, сыновья его юных лет похищались смертью, и не было уже Хамуаса для ведения церемоний во время юбилеев престарелого царя. Они умирали один за другим, пока наконец не стало двенадцати и тринадцатый не стал старшим и наследником престола. И тем не менее престарелый царь все еще жил. Он утратил энергию для военных подвигов. Ливийцы и союзные с ними морские народы – ликийцы, сардинцы и эгейские племена, некогда сметенные им с берегов или взятые силой в ряды египетской армии, – теперь безнаказанно вступали в западную часть Дельты. Ливийцы двигались вперед, постепенно доведя свои поселения почти до самых ворот Мемфиса, и пересекли Южную Дельту, под самыми стенами Гелиополя, служившего резиденцией визирю. Старческая дряхлость делала царя глухим к тревогам и жалобам, в результате которых посягателей на египетскую территорию постигла бы немедленная кара в дни его исполненной сил юности. Среди роскоши великолепной резиденции в Восточной Дельте угрожающее положение в противоположной ее части никогда не пробуждало Рамсеса от овладевшей им летаргии. Наконец, после шестидесятисемилетнего царствования, более 90 лет от роду, он скончался (1224 г. до н. э.), будучи в последнее время уже тягостью для империи. Мы можем еще теперь смотреть на иссохшее лицо девяностолетнего старца, очевидно мало изменившееся сравнительно с тем, каким оно было в вышеупомянутые дни великолепия в столице Рамсеса, и в котором еще весьма заметно сходство с его юношеским лицом на благородной туринской статуе.

Голова Рамсеса II. Каирский музей

Вероятно, ни один фараон не производил большего впечатления на свою эпоху. Четверть века спустя началась линия царей, носивших его имя. Один из них молился о том, чтобы ему было даровано 67-летнее царствование, как и его великому предку, и все они с различным успехом подражали его славе. Он наложил на них всех свою печать на протяжении 150 лет; нельзя было быть фараоном, не будучи в то же время Рамсесом. Если бы они обладали воинственной силой, проявленной Рамсесом в дни юности, то это влияние было бы не столь вредным, но в эпоху, когда Египет совершенно утратил свою жизнедеятельность, влияние памяти Рамсеса клонилось лишь к усиленно жреческих тенденций, и без того преобладавших в государстве. Таким образом, ощутимее всего сказывалось влияние Рамсеса последней половины его царствования. В дни, когда Египет должен был бы опоясаться мечом и собрать все силы для борьбы, где шел вопрос о самом его существовании, он передал свое оружие наемным чужестранцам и расточал сокровища на храмы, уже и без того слишком богато обеспеченные для экономической безопасности государства.

Египет должен был обороняться. Это явилось следствием факторов как внутренних, так и внешних. Как мы видели, народ перестал стремиться к завоеваниям, и импульс, возникший в результате изгнания гиксосов 350 лет назад, уже больше не ощущался. Подвиги военачальников Тутмоса III все еще рассказывались и, разукрашенные легендарными чудесами, продолжали циркулировать в народе. Но дух, вдохновлявший героев первых азиатских завоеваний, уже угас. В то время как таковы были внутренние условия, извне все находилось в смятении и беспокойстве. Подвижные морские народы северной части Средиземного моря, пробираясь вдоль берегов, искали возможности пограбить или найти место для поселений; вместе с ливийцами, с одной стороны, и отдаленнейшими народами Малой Азии – с другой, они набегали волна за волной на границу Египетской империи. Египту неизбежно приходилось занимать оборонительное положение; дни завоеваний и нападений для него миновали, и в течение шестисот лет не было сделано ни одной серьезной попытки расширить пределы государства. В продолжение ближайших 60 лет после смерти Рамсеса II мы можем проследить борьбу фараонов исключительно лишь за сохранение империи, которую их великие предшественники стремились расширить. В этот критический для национальных дел момент, обусловленный тем, что империя в течение 20 лет находилась в руках престарелого, а не молодого и деятельного монарха, одряхлевшего Рамсеса сменил на престоле его тринадцатый сын Мернептах – человек уже пожилой. Таким образом, один старик наследовал другому. Следствием явилось то, чего можно было ожидать. Ничего не было сделано немедленно для отражения дерзких вторжений ливийцев и их западных морских союзников. Насколько мы можем видеть, смерть Рамсеса не вызвала никаких беспорядков в азиатских владениях. Царю Мернептаху досталась по наследству от отца Северная Сирия, вплоть до верхней части Оронтской долины, включая по меньшей мере часть Аморейской страны, где он владел городом, носившим его имя. Мир с Хеттским царством оставался ненарушимым, без сомнения, на основании старого договора, заключенного его отцом 46 лет назад. Действительно, Мернептах посылал к хеттам корабли, нагруженные зерном, для поддержания их во время голода; за это было, вероятно, хорошо заплачено, хотя из его собственных слов можно, пожалуй, сделать вывод, что то был акт человеколюбия. Но уже в конце второго года царствования он имел основание пожалеть о своем добром расположении к исконному врагу своего отца. Следует припомнить, что в числе союзников хеттов в битве под Кадешем уже находились морские народы, например ликийцы и дарданийцы. По-видимому, Мернептах каким-либо образом обнаружил, что хетты стали принимать участие во вторжениях этих народов, бывших в союзе с ливийцами, в западную часть Дельты. Вероятно, ради дальнейших завоеваний в Сирии они оказывали ливийцам и их союзникам по меньшей мере моральную поддержку и деятельно раздували мятеж среди азиатских городов, подчиненных фараону. Как бы то ни было, в третий год царствования Мернептаха (около 1223 г. до н. э.) мятеж против него широко разлился в Азии. Аскалон, у самых врат Египта, могущественный Гезер в нижнем конце долины Аялона, поднимающейся вверх от морского прибрежья к Иерусалиму, Иноам, один из городов ливанского триполиса, пожертвованного Тутмосом III Амону 260 лет назад, племена израильские и вся Западная Сирия-Палестина, находившаяся под властью фараона, – все это восстало против своего египетского владыки. До нас дошла лишь победная песнь, свидетельствующая о последующей войне; несомненно, что Мернептах появился в Азии в третий год своего царствования и, несмотря на свой преклонный возраст, довел кампанию до удачного конца. Возможно, что даже хетты не избегли его ярости, хотя нельзя предполагать, чтобы престарелый Мернептах мог сделать что-либо большее, чем разграбить один или два приморских пункта. Восставшие города были строго наказаны, и вся Палестина вновь подчинена и согнута под ярмо. В числе пострадавших мятежников находились некоторые племена Израиля, которые, как мы видели в конце XVIII и начале XIX династий, укрепились в Палестине. Они были достаточно сплоченны, чтобы называться общим именем Израиль, и в то время впервые появляются в истории как народ. Гезер, вероятно, причинил Мернептаху некоторые затруднения и, быть может, выдержал осаду, так как впоследствии царь именовал себя в своей титулатуре «связывающим Гезер», как если бы его покорение являлось событием, заслуживающим внимания. Эта осада объясняет, почему Мернептах не мог двинуться против народов, вторгавшихся в западную часть Дельты, вплоть до пятого года своего царствования, ибо блокада такого укрепления, как Гезер, должна была занимать его еще в течение года. Ко времени его возвращения в Египет египетские владения в Азии были спасены, но нельзя предполагать, чтобы он продвинул вперед унаследованную границу.