Венедикт Ерофеев: посторонний - Олег Лекманов

Наверное, Ерофеев так быстро составил «Мою маленькую лениниану» потому, что ему в данном случае досталась удобная роль формовщика коллажа из ударных ленинских цитат и сопроводителя этих цитат эффектными комментариями вроде: «Воображаю, как вытягивались мордаси у наркома просвещения Анатолия Луначарского, когда он получал от вождя такие депеши: „Все театры советую положить в гроб“ (ноябрь 1921)»[916].

«По такому же типу хочу написать „Энгельсиану“. Слава богу, материала предостаточно даже в одном шестом томе их совместных с Карлом Марксом сочинений», — впоследствии говорил Ерофеев С. Суховой[917]. Этому плану не суждено было осуществиться. Из маленьких, но все же законченных произведений Венедикта Ерофеева, написанных в 1980-е годы, упомянем еще эссе «Саша Черный и другие», а также «33 зондирующих вопроса абитуриентке Екатерине Герасимовой». Последнее сочинение, найденное в архиве Ерофеева, представляет собой вопросы на знание русского языка и литературы, но такие специфические, что всерьез рассматривать их как тест на эрудицию, пожалуй, невозможно: «Русская литература. В отличие от XX века, ни один русский литератор XIX века не кончил жизнь самоубийством. Исключение одно (Всеволод Гаршин не в счет): в самом начале XIX века наложил на себя руки чрезвычайно известный русский писатель XVIII века. Кто он? В каком году и каким образом он покончил с собой (пистолет, петля, яд) — ненужное зачеркнуть?»[918] И так далее, и тому подобное.

«Крупной вещью», которую Ерофеев мучительно пытался писать в конце жизни и тоже обещал отдать в «Континент», была пьеса «Фанни Каплан». «Разговоры о „Фанни Каплан“, я думаю, я слышал еще в конце 1960-х годов, — вспоминает Андрей Архипов, — и уже тогда у этого произведения-призрака было значение мифа, чего-то забавного, но очень важного. Еще ничего не сказано, а каким-то образом уже понятно. А дочерью приемщика стеклотары, мне кажется, Фанни Каплан стала уже после „Шагов“». Еще весной 1985 года Ерофеев начал собирать материалы для пьесы «Диссиденты», замысел которой то переплетался с «Фанни Каплан», то оформлялся в отдельную вещь, причем, иного жанра. Осенью 1989 года Ерофеев рассказывал о своих планах Ирине Тосунян так: «ьеса „Фанни Каплан“ почти готова. Уже на Западе было сообщено, что она вот-вот выйдет в журнале „Континент“. Вторую пьесу, „Диссиденты“, готов принять к постановке Театр на Малой Бронной. Это уже не трагедия, а чистейшая комедия. И в прямом, и в переносном смысле. Мне уже звонили и сказали: „Слушай, Ерофеев, зачем с таким материалом обращаться таким юмористическим образом?“ Пьеса о жизни 60-х годов. Поэтому у меня двоякая цель в Абрамцеве — закончить и „Диссидентов“, и „Фанни Каплан“, трагедию в пяти актах, где вообще из героев ни одного в живых не остается»[919].

Подготовительные материалы к «Диссидентам» содержат выписки из записных книжек — их предполагалось ввести в речь персонажей пьесы, в основном, представляющих собой различные типы советских инакомыслящих. В большинстве случаев для действующих лиц пьесы (Антисемитка, Правый католик, Крайне левый, Иудаисты, Люди восточных ориентаций, Дзэн-буддизм и пр и т. д.) Ерофеев указывал прототипы из своих друзей и знакомых[920]. Некоторое представление о вероятном содержании пьесы «Фанни Каплан» может дать рассказ актрисы Жанны Герасимовой, для которой предназначалась главная женская роль: «Это был жанр абсурдистской пьесы. Я тогда еще сказала Зайцеву: слушай, по-моему, он переплюнул Ионеско. Я помню, что местом действия был пункт приема бутылок, все время закрытый. Была очередь, которая туда выстроилась. И все время что-то происходило в этой живой очереди. А приемщиками в пункте работали Ленин, Троцкий и другие однофамильцы известных партийных деятелей… И они без конца обсуждали: открывать им этот пункт или не открывать? Что им это даст? А Фанни Каплан сидит все время и вяжет „тапочки для папочки“. Я ему еще тогда сказала: „И что — это вся роль у меня будет — такое вязание?“ Он говорит: „Да. А потом ты встанешь и убьешь Ленина“. Я отвечаю: „Спасибо, очень хорошая роль! Слов учить не надо“». В итоге ни один из этих замыслов не оформился в законченное произведение и о ходе работы над ними можно судить лишь по сохранившимся наброскам и отрывкам из писем Ерофеева сестре Тамаре: «Бабьё не дает закончить „Фанни Каплан“» (13 марта 1986 года)[921], «Смущает меня то, что моя „Фанни Каплан“ почти не движется (и не потому, что сам я очень подвижен, а просто не замечаю в себе пока должного подъема)» (6 января 1988 года)[922], «звонок из журнала „Театр“ с убедительной просьбой закончить, наконец, мою пьесу „Диссиденты“ , звонок из Парижа о том, что последний срок (согласно контракту относитно пьесы „Фанни Каплан“) истекает в Католическое рождество: 25 декабря. Это всего ужаснее» (8 декабря 1988 года)[923], «Фанни Каплан» (надеюсь, к середине апр поставить точку) (20–30 марта 1989 года)[924]. Увы, необходимое для «должного подъема» здоровье Венедикта становилось все хуже и хуже.

В 1988 году у Ерофеева обострились боли в горле. В середине марта его жена вместе с Яной Щедриной, ее мужем (выполнившим функции водителя) и Натальей Шмельковой отвезла Венедикта Васильевича на обследование в онкоцентр. «Галина отыскала хирурга Огольцову, которая делала Веничке первую операцию, — записала Шмелькова в дневнике. — В кабинет № 28 они вошли с Веничкой вместе. Долго не выходили. Ждала и молилась… Когда они вышли, по лицам их все поняла. Диагноз: один узел. Необходима операция. Будет полегче первой по продолжительности. Веня с трудом добрался до выхода. Его от волнения заносило»[925]. 20 марта Игорь Авдиев привез к Ерофееву священника, который соборовал его[926], а 26 марта Венедикта положили в онкологический центр — освободилось место. «Сначала Веничка был чуть ли не в панике, но потом, уже в больнице, быстро успокоился», — записала Наталья Шмелькова в дневнике.[927]

В апреле в палату к Ерофееву пришел знакомиться поэт Бахыт Кенжеев. «Веничка, конечно, большой ребенок: так и не развернул огромную плитку шоколада, которую принес Бахыт, чтобы не испортить красивую яркую обертку, так ему понравившуюся», — отметила Наталья Шмелькова [928]. «От встреч с Ерофеевым запомнил только, какой он был поразительно красивый и благородный, — пишет Кенжеев. — А еще: что он тихо сидел в углу, когда читали стихи, попивал водочку и приговаривал себе под нос: „Боже, ну отчего же это так невыносимо плохо!“ При этом почему-то получалось не обидно». В октябре 1989 года Кенжеев написал стихотворение, навеянное «Москвой — Петушками», и посвятил его «В. Ерофееву»: