Маг при дворе ее величества - Кристофер Сташеф

— Да, не сомневайтесь, такой есть. — Рыцарь запрокинул голову, и только одно слово пронеслось по долине, сорвавшись с его губ: — Монкер!

— Я здесь, сэр Ги де Тутарьен! — откликнулся голос, идущий сверху, и Мэт, обернувшись, снова увидел святого с нимбом на вершине скалы. — Все сошлось к тому, что принцесса должна быть немедленно коронована. Пусть же Алисанда поднимется ко мне! Сэр Ги, будьте ее сопровождающим!

Алисанда оперлась на руку, которую предложил ей сэр Ги, и они прошли по полю до подножия горы. Вглядевшись, Мэт увидел, что на вершину ее ведет дорожка, не слишком ровная, но вполне подходящая для подъема. Была ли она там раньше? Он не мог припомнить. Поддерживаемая рыцарем принцесса начала восхождение и скоро предстала перед святым.

Голос Монкера мощно звучал над долиной, хотя говорил он по видимости спокойно:

— Ты будешь свидетелем, сэр Ги. А у кого корона?

Лицо рыцаря изобразило полнейшую растерянность. Он беспомощно поглядел вниз. И вдруг глаза его обернулись к магу.

Святой тоже посмотрел на Мэта, и Мэт поспешно кивнул, на живую нитку смастерив заклинание:

Нету больше беззакония —

Век порядка и закона!

Но нужна для церемонии

Королевская корона,

Чтоб размером подходящая,

Изумруды — справа, слева.

Бриллиантами блестящая —

От кутюр — для королевы!

Сэр Ги подхватил корону, появившуюся в воздухе. Она сияла бриллиантами чистой воды, отражая свет нимба над головой Монкера.

Святой Монкер оглядел воинов, собравшихся на поле, и голос его зазвучал так, чтобы слышали даже те, что стояли в отдалении.

— Я послан, дабы этой ночью даровать вам королеву... Стань на колени, дочь моя!

Обретя прежнюю свою уверенность, принцесса стала перед святым на колени. Сэр Ги держал корону так, чтобы ее могли видеть все. Воины притихли, не спуская глаз с ее сверкания. Затем рыцарь передал корону Монкеру, тот благословил ее и обратился к принцессе:

— Клянешься ли ты, Алисанда, хранить эту землю и править ею на благо всех населяющих ее? Клянешься ли ты в правлении своем служить Добру и Богу и презирать Зло до конца дней своих?

— Клянусь! — отвечала принцесса. — И пусть Господь поразит меня, если я преступлю эту клятву.

Святой возложил корону на ее голову и отступил назад.

— Встань и правь, Алисанда, королева Меровенса!

Воины приветствовали королеву криками, пока она поднималась, а святой отступал все дальше и дальше. Минуту спустя, когда Мэт решил еще раз взглянуть на него, на вершине уже никого не было.

Последние часы ночи прошли в лихорадочной деятельности. Те из монкерианцев, кто уцелел, без перерыва отпускали грехи кающемуся неприятелю. Посреди поля возвели помост и поставили неподалеку походный шатер, захваченный у Астольфа, для новой королевы. Она удалилась туда вместе с сэром Ги и несколькими другими рыцарями, пообещав к утру произнести свой приговор.

Мэта она в советники не взяла. Она как будто бы избегала его. Слава Богу, ему было чем заняться: вернуть греков в положенное им время и место и исполнить обещание, данное великанам-людоедам.

Заря осветила поле, приведенное в порядок. Тяжело раненные, перевязанные монахинями, лежали рядами на краю поля. Некоторые еще постанывали, но большинство заснуло сном, наведенным на них Мэтом.

Неподалеку появились холмики свежевырытой земли, одни отмеченные грубыми, наспех сколоченными крестами, другие не отмеченные ничем.

Те, кого не ранило или ранило легко, стояли на коленях правильными рядами, заполняя собой центр долины. Побежденные — в центре, под неусыпным надзором победителей: мера предосторожности, может быть, и излишняя, потому что локти их были связаны за спиной, а запястья — перед грудью. На ногах у них тоже были путы.

Астольф со своими баронами, закованные в кандалы, тоже стояли на коленях. Они были самыми рьяными слушателями аббата монкерианцев, который с епитрахилью на шее служил панихиду на помосте перед походным алтарем. Когда он завершил чтение псалмов, монахи и монахини запели реквием. Торжественная заупокойная служба, начатая еще при лунном свете, затянулась до зари.

Мэт стоял на коленях позади баронов, держа наготове свой меч и заклинания и радуясь, что в них пока нет нужды.

Во время причастия священники разделяли облатки поровну между победителями и побежденными. Примиренные в Боге, стояли на коленях Астольф с баронами, и казалось, их совсем не беспокоило, что будет с их телами. Глубина веры, дающая такое спокойствие, производила на Мэта все большее впечатление. И вот наступил момент, когда он с благоговейным трепетом постиг смысл древнего ритуала. Он осознал заново значение и глубину символов, осознал, что в этом мире ни один символический жест, ни одна цитата из Писания не механическое повторение заученных формул — но часть самого могущественного из заклинаний, которое влияет на жизни прошлые и настоящие, изменяет мир вокруг, тем самым сохраняя его неизменным.

Аббат повернулся к воинам, раскинув руки.

— Ite, Missa est*[8].

Вместе с вновь сложившимся церковным братством Мэт ответил:

— Deo gratias*[9].

Аббат сложил на груди руки, склонил голову, затем взял с алтаря чашу и дискос. Медленно сошел по ступеням, пока хор пел погребальную песнь. Двое солдат взобрались на помост, сложили и унесли походный алтарь.

Хор внезапно грянул ликующую мелодию. По ступеням поднялась Алисанда в пурпурной мантии, отобранной у Астольфа. Ее золотые волосы венчала корона. Она выступила на середину помоста.

Все замерли, потеряв дар речи.

Сэр Ги громогласно объявил:

— Приговор! Выносится приговор вероломным предателям — над Астольфом и его баронами!

Темный ропот прошел по долине. Алисанда простерла руки, и ропот стих.

— Мы не можем судить их здесь, — громко произнесла Алисанда. — Правосудие должно свершиться спокойно и продуманно, а не по мановению чьей-то руки. Мы отправим этих баронов и их сюзерена Астольфа в цепях в нашу столицу. Там, в Бордестанге, они дождутся вердикта пэров. Там я вынесу им приговор.

Люди на поле затаили дыхание. Они не поверили собственным ушам, Мэт же с удовольствием кивал. Он мог бы кое-что сказать насчет судебной процедуры как проверки на тиранию. Было похоже, что царствие Алисанды начинается на хорошей ноте.

— Что же касается солдат, — смягченным голосом продолжала Алисанда, — тех, у кого не было выбора, кто сражался из страха перед командирами, кому угрожали расправой с их женами и детьми, — на них нет вины. Пусть возвращаются по домам, к своим семьям, пусть бросят мечи и возьмутся вновь за орала.