Мария Кантемир. Проклятие визиря - Зинаида Чиркова

И всё было нормально, да пришёл к власти воевода Тимофей Ржевский, человек тупой, алчный и непомерный взяточник.

Скупал он зерно по ценам, которые стояли после урожаев в России, придерживал его, а потом продавал по таким непомерным, что жители не выдержали.

Ржевский выдавливал из Астрахани и всех других купцов — облагал такими поборами и налогами, что торговать становилось невыгодно.

Но хотелось и Ржевскому выглядеть в глазах молодого и деятельного царя послушным и рачительным слугой. Едва только прослышал он, что Пётр начал обрезать боярам бороды, как бросился сам выполнять ещё не данное ему поручение: прямо на улицах хватали длиннобородых, отстригали бороды, прихватывая и кожу, резали полы и рукава длиннополых шуб и кафтанов.

Но сильно насолил Ржевский именно стрельцам: им уменьшили жалованье, заставляли работать как крепостных, на офицеров, гоняли на лесоповал для заготовки дров, на заводы и били смертным боем за малейшую провинность.

И вспыхнуло восстание: забил в городе набат, стрельцы повязали офицеров, закололи Ржевского, разорили его усадьбу, пожгли других наиболее жестоких бояр и установили свою власть — круг, выбрав для этого самых уважаемых людей в Астрахани — старшину и бургомистра.

Очень встревожился молодой Пётр, услышав про восстание, — он вёл нескончаемую войну с шведами, завяз в Прибалтике, и не хотелось ему иметь в тылу таких врагов, как стрелецкая община.

Он послал для подавления восстания именно Бориса Петровича Шереметева: полководец хоть и непроворный, зато исполнительный, да и руки его в крови московских стрельцов не запачканы.

Шереметев поспешал с такой медлительностью, что Пётр приходил в бешенство, посылал к нему комиссаров, которые должны были усилить полководческую деятельность, но Шереметев стал проситься обратно.

Между тем стрельцы одумались, поняли, что их ожидает кара неминучая, и отправили к царю депутацию с нижайшей просьбой простить их выступление.

Пётр депутацию принял, выслушал, приказал зачитать грамоту: ежели выдадут стрельцы зачинщиков, остальных помиловать.

Но Шереметев велел схватить и повесить депутатов, штурмом взял город, сжёг его дотла, повесил и расстрелял почти половину жителей города, уповавших на милость царя и вышедших встретить полководца как милостивого освободителя.

Не мог Шереметев позволить себе обойтись с горожанами мирно — его не ждали бы лавры победы, и, хоть никто ему уже не сопротивлялся, он доносил Петру, что взял город штурмом при большом сопротивлении и не мог его не сжечь.

И теперь ещё недобрым словом поминали в городе Бориса Петровича, но царь уже забыл его кровавые дела в Астрахани — полководец был ещё нужен ему.

Пётр внимательно присматривался к делам Волынского: что из того, что он родственник, — не пощадит и родного человечка, коли дела не сделает.

Но видел, что за несколько месяцев после назначения сумел Артемий сделать столько, что и за год не управился бы иной: магазины полны провизии, провианта для войска, соли заготовлено впрок на много месяцев, а уж рыбы — вяленой, сушёной, солёной — без счета, на год хватит для тридцатитысячной армии царя.

Хвалил Артемия, краснела от его похвал и Александра Львовна — она сама принимала царя, сама готовила ему угощение, сама принимала и царицу, и каждому умела и ласковое слово сказать, и льстивую улыбку подарить.

Особым вниманием Петра пользовался флот, выстроенный Волынским, — галеры, бусы, баркасы, но были и корабли, оснащённые парусами, с выдвижными большими килями.

Часть их ещё достраивалась на верфи, заложенной Артемием, и Пётр восторженно сновал среди оголённых рёбер судов, щупал доски — крепкие, просмолённые, сухие, трогал каждый болт и винтик — всё ему нравилось, и в этом заботливом хозяине верфи признал царь своего сподвижника и выдавал ему такие лестные слова, что Артемий даже Александре стеснялся их повторять...

Все эти тщательные приготовления к походу, и хорошие запасы, и рачительное отношение к царёвой службе не помешали, впрочем, Петру зверски избить верного слугу и родственника, но это было уже потом, а пока царь только хвалил Артемия за всё сделанное им.

Настало время, когда началась самая сильная жара, и люди изнемогали от солнечных лучей, хоронясь от них кто как мог. По примеру Артемия Пётр надел чалму, хорошо сохранявшую прохладу на голове, предварительно сбрив волосы, которые теперь уже росли лишь по сторонам его головы.

И когда однажды появился он перед Марией в пёстрой турецкой чалме, она в изумлении и восторге смотрела на него, умеющего обрядиться в любую одежду и всё-таки оставаться властелином миллионов и её судьбы в том числе.

— На море попрохладней будет, — ласково сказал царь, — собирайся, такой струг для тебя приготовлю...

— Государь, вынуждена буду не подчиниться вашему приказу, — потупила Мария глаза.

Пётр насупил брови: уж очень он не любил, когда ему возражали.

— Не хочешь — не надо, — сказал он резко и уже собрался было повернуться и уйти, как она задержала его, взяв за сильную, большую руку.

— На пятом месяце я, — шепнула она и сразу поразилась происшедшей в Петре перемене.

— Неужто Господь сподобит... — прошептал и он и бросился обнимать Марию.

Она засмущалась.

— Почто не говорила, почто скрывала? — опять резко и требовательно заговорил царь. — Неужто взял бы я тебя с собой в поход, да ещё посадил на коня, да скачки, да жара, да пыль? Почто не бережёшь себя?

— Была не уверена, государь, — почти шептала она, — теперь вот шевельнулся, теперь уверена, что буду рожать...

— Дай Бог, чтоб мальчонка вышел, — сказал Пётр грустно. — Не благословил меня Господь сынами, видно, чем-то сильно я нагрешил. Один был, и тот умыслил отца родного извести и себя на престол возвести!

— Не надо, не вспоминайте, государь, о том, что было, даст Бог, ещё будет у вас сын...

— Народится мальчонка — признаю своим законным, — сурово сказал царь. — Я уж и то думал, что из тебя императрица вышла бы — куда Катерине...

Она прижалась к нему, а он бережно обнял её.

— Так и знай, разберусь с семейкой своей, сделаю тебя императрицей, коли родишь мне сына...

— Не надо загадывать, государь, — всё так же тихо прошептала Мария, — кто знает, что там родится, но знайте, что всю свою жизнь любила и любить буду только вас. Больше никто мне не нужен...

— Верю тебе, — серьёзно сказал Пётр.

И сразу призвал Артемия.

— Пока мы в плаванье будем, прикажи Александре обустроить Марию, чтоб ходила за ней, как за порошинкой в глазу. Ей рожать придётся здесь, в дороге, но хоть то хорошо, что город, да и город большой. А докторов я пришлю, здесь останутся.

— Но как же вы, государь, обойдётесь без своих докторов? — с изумлением спросила Мария. — Ведь они вас давно пользуют...