Волшебная ночь - Мэри Бэлоу

— Ты вернулась, и ты в порядке, — сказал он, наконец ослабляя объятия. Он звонко чмокнул ее в губы. —

Крэйл прислал ко мне посыльного с вестью, что ты пропала. Я думал, что сойду с ума, Шерон.

— Мне очень жаль, — сказала Шерон, отстраняясь от него. — Но тебе не надо беспокоиться обо мне. Ты не отвечаешь за меня.

— Шерон. — Он укоризненно покачал головой. — Ты опять выгоняешь меня из своей жизни. И ты думаешь, я соглашусь с этим? Нет, милая, больше мы не попадемся в эту ловушку. Я действительно сходил с ума от беспокойства, потому что я люблю тебя, моя крошка.

Она опять прижалась к его груди, обеими руками ухватившись за лацканы его пальто.

— Я знаю, папа, — сказала она, улыбаясь ему. — Правда, хорошо, что мы с тобой отец и дочь, а не супруги? Мы бы с тобой тогда постоянно препирались.

— Ты не пострадала? — спросил он. — Тебя привел домой Крэйл?

— Я в порядке. Не волнуйся. — Она успокаивающе похлопала ладонью по его груди и пошла ставить чайник. — Снимай пальто и садись. Я хотела поговорить с тобой. Скажи, нельзя ли мне уехать еще до Рождества? Ты мог бы устроить это? Мне надо уехать, и как можно скорее.

Он снял пальто, перекинул его через спинку стула, потом сел и внимательно посмотрел на Шерон.

— Он предложил тебе то же, что я — твоей матери?

Шерон, не отвечая, заварила чай, достала из шкафа чашки.

— Он вообще ничего не предложил, — сказала она наконец. — Ничего. Ты ведь знаешь, я не могу пойти на это. Маме, может быть, нравилось жить так, но я не хочу. — Она вздохнула. — Так ты похлопочешь за меня?

— Я напишу им письмо, — сказал он. — Думаю, они будут рады услышать, что ты горишь желанием работать. Особенно если до конца года жалованье тебе буду платить я. И, пожалуйста, не спорь, Шерон, — строго сказал он, заметив ее протестующий взгляд. — Почему ты всегда перечишь мне? В конце концов, отец я тебе или нет?

— Отец, — согласилась она. — Конечно, отец. Спасибо тебе. А как ты думаешь, они скоро ответят?

— Ну, пока не придет ответ, ты можешь пожить в том доме, в котором жила в детстве, Шерон, — сказал он. — Если хочешь, мы можем отправиться туда прямо сегодня. Собирай вещи и поехали. Поживешь немного в комфорте, а я ежедневно смогу навещать тебя. Нам есть о чем поговорить и что вспомнить.

Шерон задумчиво разливала чай. Это звучало так соблазнительно — перенестись в детство, в безмятежное прошлое, чтобы прямо оттуда шагнуть в будущее. Почему же Александр вчера не предложил ей даже того, что она никогда не приняла бы от него? Они несколько часов шли рука об руку в полном молчании. Потом он взял лошадь, и остаток пути она проехала верхом — вчера она впервые ехала верхом на лошади. За всю дорогу они не сказали друг другу ни слова, впрочем, тогда она не испытывала никакой потребности в словах. Иногда слова могут только все испортить. Он привез ее в дедовский дом и оставил в суматохе радостных возгласов и объятий, не сказав ей ни слова, даже не приласкав ее взглядом.

Впрочем, он однажды уже предлагал ей это, и она сказала «нет». Так же как и она, он понимает всю безнадежность их любви. Так же как она, знает, что эта их ночь была ночью прощания. Но почему, почему он не попытался сразиться сэтой безнадежностью? Почему снова не предложил ей то, что уже предлагал? Конечно, она отказалась бы, она подготовила себя к отказу, но он ничего не предложил ей.

Он принял это прощание как должное.

А она не смогла.

Потому что она слабее его.

Да, сейчас она выпьет чаю и начнет собирать вещи. Она уедет прямо сегодня, чтобы не оставалось шанса передумать.

— Так что, Шерон? — спросил отец.

— Дай мне неделю, — ответила она. — Мне нужно еще кое с кем попрощаться здесь, закончить кое-какие дела. Если за эту неделю ты не получишь ответа из школы, тогда приезжай за мной. Я перееду в мамин дом.

Он кивнул, задумчиво помешивая чай в чашке.

— Ты поступаешь правильно, Шерон, — сказал он, — хотя я знаю, как болит у тебя сердце. Ты сильная женщина, Шерон, ты в состоянии сама выбрать себе судьбу. Жизнь, которую он мог бы предложить тебе, не принесла бы тебе счастья. Конечно, у вас с ним могли бы быть дети, и ты, наверное, была бы счастлива с ними, но вместе с тем ты всю жизнь страдала бы оттого, что ты и твои дети отвергнуты церковью и людьми. И потом, он все равно рано или поздно женится и его жена родит ему законного наследника. Я помню, как страдала твоя мать, узнав о рождении Тэсс.

— Да, — сказала Шерон.

— Шерон. — Он отложил ложку и очень серьезно посмотрел ей в лицо. — Прости меня. Когда я встретил Марджед на айстедводе, я уже был женат. Она была прекраснее всех женщин, которых я знал, и я не смог устоять. Я принес страдания ей и своей жене. Да и тебе тоже. Но если быть совершенно откровенным, я не знаю, женился бы я на твоей матери, если бы даже был свободен. Нужно быть очень смелым, даже отчаянным, человеком, чтобы пренебречь условностями, а я никогда не был таким. Но я всегда любил ее. И тебя.

— Да, мораль — непростая штука, — ответила Шерон. — Хотя когда слушаешь проповедь в церкви или читаешь книжку, все кажется таким простым и очевидным. Любовь и нравственность не всегда идут рука об руку, иногда любовь оказывается сильнее. Так не должно быть, но это так. Как я могу осуждать тебя? Я сама люблю Александра. А кроме того, если б ты не полюбил мою мать, мы с тобой сейчас не разговаривали бы, не так ли? — сулыбкой закончила она.

Вскоре он ушел, обняв ее на прощание и еще раз повторив, что она приняла верное решение и что он заедет за ней через неделю.

Нет, он не прав, думала Шерон, сидя у огня и глядя на пляшущие языки пламени. Она вовсе не сильный человек. Будь она сильной, она воспользовалась бы его предложением и уехала бы с ним прямо сегодня. Ведь она хотела этого, поэтому и села писать ему сегодня письмо. Ей нужно уехать, ей нужно освободиться от воспоминаний и от пугающей возможности встретиться с Александром. От боли, которую неизбежно вызовет в ее душе эта встреча.

Но когда отец предложил ей очевидный выход, она не решилась на него, она нашла причину, чтобы остаться еще на неделю.

Абсурд. Ей кажется, что жизнь медленно угасает в ней, хотя она совершенно здорова. Умом она понимает, что боль утихнет, что жизнь возьмет свое, что в двадцать пять лет она еще может надеяться на счастье и успех. Но почему так ноет сердце? Откуда в нем эта тоска? Оно как будто еле-еле бьется в груди.

С тех пор как они сказали друг другу последнее «прости», прошел день, и целая ночь, и половина другого дня. Но она до сих пор не может избавиться от боли — и от воспоминаний о том головокружительном чувстве, поглощавшем ее, когда он любил ее четыре раза кряду в ночь их прощания. Ее груди все еще чувствуют его прикосновения и тоскуют по ним. Она гладит ладонью живот, страстно желая, надеясь, что там зачалась жизнь от него. Она хочет ребенка от него.