Кавказская война. В 5 томах. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг. - Василий Потто

Дальнейший переход от Рымника совершался уже в боевом порядке. Фельдмаршал ехал вместе с войсками и сам смотрел за точным соблюдением равнения и интервалом между каре. Марш, конечно, от этого замедлялся, и солдаты, томимые зноем и пылью, приходили в совершенное изнурение.

6 апреля, вечером, войска остановились в четырех верстах от Браилова. Сильная крепость была искусно заминирована и требовала правильной осады, но фельдмаршал торопился с ее покорением, и в ночь на 9 апреля назначен был штурм. Ночь случилась тогда необыкновенно темная, не позволявшая сохранить в штурмующих войсках хоть какой-нибудь порядок. Некоторые полки потеряли дорогу и, наткнувшись в темноте на какую-то глубокую рытвину, приняли ее за крепостной ров и закричали “ура!”. Из крепости тотчас открыли сильнейший огонь. И между тем, как одни русские колонны, бесцельно губя людей, блуждали под градом летевших на них снарядов, другие сражались уже на валах и, никем не поддерживаемые, гибли в бесполезных усилиях ворваться в крепость. Взошедшее солнце осветило страшную картину поражения русских войск. Тринадцатый егерский полк, в котором Красовский командовал гренадерской ротой, был из числа наиболее пострадавших на приступе: из целого полка возвратилось назад только двести человек, под командой четырех офицеров, в числе которых был и Красовский. Сюртук и фуражка его были прострелены; рядом с ним пуля поразила в голову и будущего фельдмаршала, тогда еще штабс-капитана, Паскевича, командовавшего в том же полку стрелковой цепью.

Известие о громадных потерях в войсках, ходивших на приступ, глубоко опечалило больного фельдмаршала. Очевидцы говорят, что он во время самого боя сидел на кургане и, глядя на гибель храбрых солдат, обливался слезами. “И хотя Михайло Илларионович (Кутузов) и порывался утешить меня тем, что под Аустерлицем было хуже, но это не послужило для меня отрадой”...– так говорил в приказе по армии сам старый Прозоровский,– полководец, знаменитый, по словам Ермолова, своей долговечностью.

С возобновлением военных действий в следующем году, Красовский, во главе охотников, первым переплыл через Дунай и овладел редутом, прикрывавшим Туртукайскую крепость. Этот подвиг доставил ему орден св. Георгия 4-ой степени, и вместе с тем обратил на него внимание одного из лучших генералов молдавской армии, Засса, который и взял его к себе дежурным штаб-офицером. В этом звании Красовский находился при нем и во время Рущукского штурма. Когда войска, после геройских усилий, вынуждены были, наконец, начать отступление от крепости, Засс отправил Красовского доложить об этом главнокомандующему графу Каменскому. Вместе с Красовскин поехал и генерал-майор граф Сивере, колонна которого почти вся легла на валах Рущука. Каменский с нескрываемым гневом выслушал от них донесение. “Ваша резервная колонна,– сказал он Сиверсу,– еще не была на приступе. Поведите ее сами, покажите пример,– и вы возьмете крепость!” Отважный и пылкий Сивере, не сказав ни слова, сел на коня и, подъехав к резервной колонне, повел ее на приступ. Вместе с ним пошел и Красовский. На самом гребне гласиса Сивере упал, пораженный четырьмя турецкими пулями; и солдаты его рассеялись. Среди всеобщей суматохи, Красовский остался один около раненого графа и вынес его, с опасностью для жизни, на брешь-батарею, где этот молодой, любимый всеми генерал и скончался на его руках. Явившись опять к главнокомандующему с этим печальным известием, Красовский был осыпан ничем не заслуженными упреками. “Я уверен,– сказал ему наконец Каменский,– что в числе лежавших на валу, большая часть здоровых, которые только не хотят броситься в крепость”. Красовский отвечал, что на валу только мертвые. Главнокомандующий отправил тогда своего адъютанта удостовериться, правда ли это. Но смотреть, конечно, было нечего, истина сама бросалась в глаза: все поле покрыто было бегущими солдатами, а на валах по-прежнему чернели отдельными группами лежавшие люди... “Турки,– замечает в своих записках Красовский,– могли овладеть тогда не только всеми нашими батареями, но взять лагерь и даже самого главнокомандующего, если бы он не успел ускакать за Дунай”.

Прямым следствием неудачи рущукского боя было намерение верховного визиря скорее покончить с Сербией, где уже давно пылало народное восстание, и помогавший ей небольшой русский отряд графа Орурка, теперь, когда к берегам Моравы двигались громадные турецкие силы, был слишком незначителен; пришлось отправить туда целый корпус, по начальством храброго Засса. Засс взял с собой и Красовского.

В одном из самых первых дел, при взятии редута на острове Лом-Паланке, Красовский получил тяжелую рану в бок и должен был на некоторое время отказаться от участия в военных действиях. Между тем турки сами перешли Дунай и атаковали Засса. Выдержать особенно сильное нападение пало на долю Менгрельского полка, который был совершенно окружен турецкой конницей. Взрыв зарядного, ящика посреди одного из каре довершил расстройство полка,– и турки захватили орудия. Раненый Красовский сидел в это время на дрожках, при резервной колонне. К нему подъехал опечаленный Засс. “Если бы вы, Афанасий Иванович, были там,– сказал он ему,– этого с полком никогда бы не случилось... Но знаете,– прибавил он,– я полагаю, что ваше присутствие даже и теперь могло бы поправить дело”... “Я готов,– отвечал Красовский,– прикажите только посадить меня на лошадь. Появление Красовского перед расстроенным полком, действительно, вдохнуло в солдат новое мужество. Собравшись вокруг Красовского, полк бросился вперед,– орудия были возвращены... С этой минуты Красовский продолжал лечиться, уже не покидая службы, и принимал деятельное участие в походе за Дунай, в отряде графа Воронцова, который отдал в его командование сербскую дружину, прибывшую из Неготина с известным воеводой Велько Петровичем.

Как известно, этот Велько, природный серб, находился долгое время в числе телохранителей виддинского паши; но когда Георгий Черный поднял в Сербии знамя восстания за независимость, Велько убил пашу, и, явившись с его головой в Сербию, стал славным гайдамаком, о котором ходили в народе целые легенды. Множество рассказов о его сверхъестественной силе и чародействе, охранявшем его от вражеских пуль, сделали имя его грозой и ужасом турок. При одном крике: “Гайдук Велько!” – целые турецкие деревни обращались в бегство. Признательный Георгий сделал его воеводой, и Велько до самой смерти воевал с турками.

С этим-то отрядом Велько Петровича Красовский действовал по большим дорогам, из Виддина к Софии. И если эти действия и не имели особенно важных последствий в чисто военном отношении, то они положили основание доброму братству между сербами и русскими. С другой стороны не оставались без влияния на общий ход военных действий в Сербии и такие подвиги, как уничтожение подвижных турецких колонн, захваты транспортов и разорение “кол”, небольших полевых укреплений; дела эти не вызывали громких реляций, но были дела удалые, славные, память о которых надолго осталась в преданиях сербов. Суровый Велько, до самой геройской смерти своей под стенами Неготина, любил вспоминать это доброе время, пережитое им с русскими братьями; он плакал, расставаясь с Красовским.

Целый ряд отличий, на Дунае и в Сербии, способствовал быстрому служебному возвышению Красовского. Начав турецкую войну никому не известным армейским поручиком, через три года он кончил ее уже полковником, с Георгием и Владимиром в петлице, с бриллиантовыми знаками Анны на шее и с золотой шпагой “За храбрость”.