День Восьмой - Торнтон Уайлдер

— Да.

— Но ведь вы католики.

— Роджер — президент. Он и Лили нас приглашают. Мама и Фелиситэ наготовили много бутербродов и пирожных.

— Ладно, ступай.

Джордж не двигался с места.

— Ты что? Я ведь сказал тебе — ступай.

Джордж смотрел на отца каким-то странным тяжелым взглядом. Он медленно подошел к столику возле кровати, взял оловянную миску с кашей и опрокинул себе в рот все ее содержимое. Потом, не поднимая глаз, вышел из комнаты. Лансинг ошарашенно смотрел ему вслед. Юстэйсия огромным усилием подавила смех. Стоит ей сейчас рассмеяться, и она уже не сможет остановиться. Утренники по средам — два билета по пятнадцати центов.

— Зачем он это сделал? Отвечай, Стэйси! Что он хотел этим сказать?

— Ты сегодня наговорил много глупых и жестоких слов, Брек. Я больше не хочу ничего слушать. Позволь мне заткнуть уши ватой. Я буду здесь сидеть и читать.

— Но зачем мальчишка это сделал?

— Если у тебя разумные дети, ты и сам должен вести себя разумно, Брекенридж Лансинг.

— Что все это значит?

Она молча показала на разбитое стекло.

— Ты думаешь, он слышал, о чем мы говорили?

— Я думаю, он слышал, как ты обвинял меня в прелюбодеянии и в убийстве. А ты что думаешь? Ты думаешь, он имел в виду что-нибудь другое?

Брекенридж возмущенно на нее посмотрел.

— Он слышал, как ты грозился убить Джона Эшли. Когда Джорджу понадобился добрый друг, Джон Эшли был ему другом. Брек, почему ты не можешь хоть немножко помолчать? От этих беспрерывных разговоров тебе только становится хуже. Можно мне на пятнадцать минут заткнуть уши ватой?

Он ворчал: «…подслушивает… неслыханная наглость… выпороть его как следует…»

— Можно, Брек?

Он в ярости буркнул:

— Да… Да, делай что хочешь.

Она заткнула уши ватой и прилегла с книгой на диван. О, благословенная тишина! О, волны, с плеском набегающие на берег! О, солнечный свет в бухте Нельсона!

Прошло минут десять. Она не слышала, как он шепотом повторял ее имя. Он встал с постели, прошел по комнате и тихонько коснулся ее плеча. Она обернулась и посмотрела на него. Он опустился на колени и прижался к ее руке лбом. Она вынула из ушей вату.

— Я хочу есть! — сказал он.

Она забыла подать ему в полночь кашу! Она хотела встать, но он ее удержал.

— Я позову Фелиситэ, — проговорила она.

Он заплакал.

— Прости меня, Стэйси. Не обращайся со мной так, Стэйси. Пожалей меня… Я совсем не то хотел сказать. Ты лучшее, что у меня было в жизни. Я ужасно не люблю болеть, и потому мне противно все на свете.

Она снова попыталась встать, но он своим лбом прижал ее руку к краю дивана.

— Меня, наверно, плохо воспитали. Все, за что я ни возьмусь, валится из рук. Скажи мне что-нибудь хорошее, Стэйси.

Она посмотрела вниз на эти все еще золотистые волосы. Васильковых, теперь налитых кровью глаз не было видно. Она взяла его руку и поцеловала.

— Ложись в постель. После каши тебе сразу станет лучше.

— Подожди минутку. Не уходи. Наклонись, я скажу тебе что-то на ухо. Может быть, даже лучше, что дело идет к концу. Я не буду огорчаться. Это ведь все равно что уснуть. Помолись за меня, Стэйси. Я знаю, все твои молитвы бывают услышаны. Помолись, чтобы я умер без мучений. («Ты мне больно придавил руку, Брек!») И еще помолись, чтобы все плохое, что я сделал, постепенно забылось. Слышишь, Стэйси? Чтобы дети думали обо мне… лучше. («Брек, милый, ты придавил мне руку!») Ах, Стэйси, Стэйси, будешь ли ты поминать меня добрым словом?

Он отпустил ее руку. Она погладила его по голове и тихо сказала:

— Все это лишнее, Брек. Конечно, я молюсь за тебя. Конечно, я всегда думаю о тебе с любовью. А теперь ложись в постель. Доктор велел тебе есть каждые четыре часа, а сейчас уже прошло почти шесть. Последнее время тебе стало лучше, а завтра ты должен чувствовать себя совсем хорошо, чтобы мы все могли приятно провести тут время, до того как дети отправятся на пикник.

Сердце ее громко стучало. Она укрыла Брекенриджа одеялом и поцеловала его в лоб. На кухне она медленно размешала ложкой ячневую кашу и вернулась в комнату с оловянной миской.

— Спасибо, Стэйси, — сказал он в первый раз за все время.

Маленькое блюдечко каши она принесла для себя.

— Ты тоже ешь эту дрянь?

— Да, я часто краду у тебя немножко. Эта каша полезна всем.

Оба молча и неторопливо принялись за еду.

— Стэйси, ты когда-нибудь бываешь счастлива?

— Да, и очень часто.

— А чем же ты счастлива?

— Просто тем, что я жена и мать.

Она поймала его взгляд и засмеялась. Она не отводила глаз, пока он не ответил ей коротким тихим смешком.

— Стэйси, Стэйси, какая ты…

Она не дала ему договорить, накрыв своей рукой его руку. Она сказала:

— Ах, Брек, у тебя есть нечто такое, чем ты можешь гордиться, а ты об этом даже не подозреваешь.

— Что это?

— Дети!

Лицо его потемнело. Он снопа уставился в тарелку.

— Да, дети. Знаешь ли ты, что Энн уже дна года идет первой по всем предметам? А мать Вероника говорит, что у нее никогда не было такси одаренной ученицы, как Фелиситэ. За свое латинское сочинение она получила премию на конкурсе четырех штатов в Чикаго.

— Ты очень умная, Стэйси. Это ты…

— Знаешь, что такое дети, Брек? Они — продолжение нас самих. Они становятся тем, чем хотели быть мы.

Пауза.

— Ты жив в них, как жива сердцевина в стволе дерева. У них очень много замечательных качеств, которых нет у моих родственников островитян. Эти качества они унаследовали от твоих айовских предков. Иногда меня даже смех разбирает, до того они кажутся мне чужими. Например, у нас, островитян, нет ни капли упорства. Больше чем на двадцать минут мы ни на чем сосредоточиться не можем. У меня иногда появляются умные мысли, но только от случая к случаю. А вот если Фелиситэ за что-нибудь возьмется, ее никакая сила не остановит. Это Айова! Это твоя кровь! Ты недавно сказал, что Фелиситэ слишком самоуверенна. Ты глубоко ошибался… Ей не хватает только одного. Ей не хватает чуточки жизнерадостности и уверенности в себе, а это может дать ей только любовь отца. Я Фелиситэ не нужна. Я ничем не могу ей помочь. Ей нужен ты!

Лансинг не верил своим глазам — Юстэйсия вынула из рукава носовой платок; Юстэйсия плакала! Он положил ложку. Чуть ли не с робостью он взял жену за руку.

— Ты не права, Стэйси. Ты совершенно не права. Ты — лучшая мать на свете… Я постараюсь исправиться. Я тебе обещаю.