Кустодиев - Аркадий Кудря

Стекло было непрочное. Оно продержалось еще месяца три…»[576]

Здоровье Бориса Михайловича опять ухудшилось. Однако он надеялся, что профессор Ферстер сумеет ему помочь, и был готов, если необходимо, перенести новую операцию. Обратился с ходатайством в комиссариат просвещения с просьбой разрешить ему поездку в Германию для лечения в клинике профессора Ферстера.

Перемены в его самочувствии с тревогой замечали близкие. Дочь Ирина: «1927 год. Последняя весна жизни Б. М. Кустодиева. Уже с февраля-марта он часто сидел задумавшись, как-то съежившись, не работал, молчал. Войдешь к нему, а он точно не замечает, голова поникла. Устал от страданий, нет больше сил.

Как-то мы выбивали и прятали зимние вещи в сундуки. Я вошла в мастерскую и говорю: “Папа, я хочу и твой плед выколотить, в нем много пыли”. — “Эх, меня самого уже пора выколотить и в сундук положить!” — с необычной безнадежностью ответил он»[577].

В феврале сын Кирилл собирался ехать в Москву, чтобы по эскизам отца писать там декорации для спектакля Малого театра «Голуби и гусары». Борис Михайлович напутствовал его перед отъездом и «затем, — вспоминал Кирилл Борисович, — после некоторой паузы сказал: “Кира, ты знаешь, мне не хочется больше жить, я смертельно устал…” Ему это было совершенно несвойственно, никогда за всю свою жизнь я ничего подобного от него не слышал, даже в период операций! Тяжело и горько мне было оставлять отца в таком состоянии, но ехать было необходимо…»[578]

Ухудшавшееся здоровье побуждало Кустодиева думать о судьбе своего творческого наследия, и потому его порадовало письмо, полученное из Третьяковской галереи, с запросом, какие из своих картин он мог бы уступить государственному музею. В ответ 26 марта Борис Михайлович сообщает, что в настоящее время он может предложить галерее семь картин на выбор, и перечисляет их с указанием года написания и размеров полотен: «Девушка на Волге», 1916 год; «Красавица», 1915 год; «Портрет Ф. И. Шаляпина», 1922 год; «Портрет священника и дьякона», 1907 год; «Русская Венера», 1926 год; «Портрет Максимилиана Волошина», 1924 год; «Портрет дочери Ирины», 1926 год.

Далее в письме указывались цены. «Девушка на Волге», «Красавица» и «Русская Венера» — по 2000 рублей, «Портрет священника и дьякона» — 1000 рублей, «Портрет Ф. И. Шаляпина» — 750 рублей, портреты Максимилиана Волошина и дочери Ирины — по 600 рублей[579].

Кирилл вернулся из Москвы через три месяца, утром 15 мая, в день именин отца. Весь день поздравлять Бориса Михайловича приходили гости. Сначала режиссер Монахов с женой и группой артистов Большого драматического театра. Потом Воинов с Нотгафтом… Приезжал, по свидетельству Воинова, и Н. П. Горбунов — управляющий делами Совета народных комиссаров[580].

Среди прочего разговор шел и о предстоящей поездке на лечение и, возможно, операцию к Ферстеру, в Германию. Луначарский поддержал просьбу Кустодиева, и по поводу его лечения Особая комиссия при Совнаркоме СССР приняла решение оказать содействие художнику в поездке в Берлин в сопровождении жены Юлии Евстафьевны и брата Михаила Михайловича. Для лечения выделялась сумма в 1000 долларов. В письме в Ленсовет Луначарский просил ускорить получение Кустодиевыми паспортов[581].

Приятную для него новость Борис Михайлович сообщил П. Капице. Петр Леонидович откликнулся быстро: «Получил Ваше письмо и был ему очень рад. Главная радость, что Вы выезжаете за границу»[582].

Однако в эти планы вмешалось непредвиденное. В начале мая Кустодиевы ездили в Детское Село (г. Пушкин) в гости к А. Н. Толстому. День был ветреный, и в открытом автомобиле Бориса Михайловича продуло. До своих именин он как-то продержался, при гостях был весел, шутил. Но к вечеру стала подниматься температура, и его уложили в постель.

Лечащий врач поставил диагноз: воспаление легких. Был прописан постельный режим. Но в небольшой спальне больному было трудно дышать. Борис Михайлович просил вывезти его в мастерскую. Понемногу работал над эскизами костюмов к «Голубям и гусарам». В мастерской стояла последняя не совсем завершенная картина с изображением лежащей на кушетке молодой обнаженной девушки — подруги Ирины актрисы Евгении Александровой.

Ирина вспоминала, что 26 мая она почти весь день провела с отцом. Борис Михайлович просил подержать ему руки, аппетита у него не было, он только пил морс. Иногда смотрел куда-то вдаль отсутствующим взглядом. Вечером Ирина спросила у отца, может ли она сходить в театр: на гастроли приехал Камерный театр с Алисой Коонен. «Иди, конечно, — ответил Борис Михайлович, — развлекись. Потом расскажешь…» Погладил дочь по голове и посмотрел на нее долгим взглядом[583].

Вернувшись из театра, Ирина в живых отца уже не застала. Последней книгой, какую читал перед смертью Борис Михайлович, был роман О. Уайльда «Портрет Дориана Грея» о таинственных взаимоотношениях искусства с душой человека.

Похоронили Кустодиева на Никольском кладбище. На могиле по настоянию Юлии Евстафьевны был поставлен древнерусский деревянный крест, выполненный другом семьи столяром-краснодеревщиком М. М. Трифоновым.

Один из тех, кто шел за гробом Бориса Михайловича, художник Д. И. Митрохин, писал о горестном событии искусствоведу П. Д. Эттингеру: «Вчера похоронили Бориса Михайловича Кустодиева. На душе — бесконечно грустно и тяжко. К кому я теперь пойду, когда станет невыносимо от житейских дрязг и начнет казаться, что всякие усилия — бесполезны и ничего для искусства не сделаешь и сделанное — никому не нужно?! В нем жила неиссякаемая воля к труду и художественной мысли. Это — ободряло»[584].

Подобные мысли выражали в те дни и в частных письмах, и в некрологах многие друзья почившего художника — человека, кто наперекор судьбе утверждал в своем творчестве светлое, радостное чувство жизни.

В последние месяцы жизни Борис Михайлович сделал, в основном в технике акварели, немало красочных эскизов обложек для журнала «Красная панорама», и оформленные им номера журнала выходили в свет до конца 1927 года и в году. Эти акварели запечатлели типичные для Кустодиева сцены — седобородый крестьянин на городском рынке; свидание на берегу реки: парень с девушкой расположились на травке возле берез, на коленях девушки — букет сирени, поодаль отдыхает еще одна компания. И девичий хоровод на деревенской улице под задорный наигрыш балалаечника.