Кризис и Власть. Том I. Лестница в небо - Михаил Леонидович Хазин

эти лица все еще находятся в естественном состоянии. И таком состоянии находится каждый абсолютный государь в отношении тех, кто ему подвластен [Локк, 1988, с. 312–313].

Договор между властными группировками, соблюдение которого контролирует еще одна властная группировка, не стоит и бумажки, на которой он нацарапан. Договор только тогда становится Законом, когда контроль за его исполнением осуществляется самими группировками (периодически), либо передан подчиненному органу, полномочия которого строго ограничены тем же договором:

Во-вторых, законодательная, или высшая власть… обязана отправлять правосудие… посредством провозглашенных постоянных законов и известных уполномоченных на то судей [Локк, 1988, с. 341].

В хорошо устроенных государствах… законодательная власть передается в руки различных людей, которые, собравшись должным образом, обладают сами или совместно с другими властью создавать законы; когда они это исполнили, то, разделившись вновь, они сами подпадают под действие тех законов, которые были ими созданы…

Но так как законы, которые создаются один раз и в короткий срок, обладают постоянной и устойчивой силой и нуждаются в непрерывном исполнении или наблюдении за этим исполнением, то необходимо, чтобы все время существовала власть, которая следила бы за исполнением тех законов [Локк, 1988, с. 347].

Законы, исполнение и соблюдение которых осуществляют подчиняющиеся тем же законам люди, становятся рычагами и шестеренками, из которых собирается государственная машина. Именно эту машину, вместо отдельной личности (например, короля) или группировки (например, церкви), английские виги предложили конкурирующим властным группировкам в качестве компромиссной фигуры во главе английского государства. Поначалу (1679–1681) предложение было грубо отвергнуто (английские тори сделали ставку на королевскую группировку, поддержав абсолютизм Карла II). Однако уже через несколько лет тори убедились в неумолимости законов Власти: новый король взял курс на полную смену правящей элиты. В этих условиях[511] предложение вигов оказалось предпочтительным, и в 1689 году был принят Билль о правах[512], поставивший Закон (а значит, и принявший его парламент) выше английского короля.

Читатель. Вы хотите сказать, что английский король управляет, но не правит?

Теоретик. Если понимать под «английским королем» место в системе английского государства, то именно так: король лишен законодательной инициативы, не имеет возможности расширять предоставленные ему права и принимать решения о выборе наследника. По закону король — всего лишь глава исполнительной власти, которая, как мы уже знаем, и властью-то не является.

Но если говорить о конкретном короле или королеве, ответить на этот вопрос намного сложнее. С момента, когда публичное правление в государстве передано государственной машине, борьба властных группировок уходит с площадей в тишину кабинетов, и становится труднее понять, кто же на самом деле обладает реальной (то есть законодательной) властью. Почему бы английскому королю или королеве не возглавить одну из таких группировок и не победить другие группировки в закулисной борьбе? Пока мы не можем точно ответить на вопрос, кто на самом деле правит Великобританией, — мы не имеем права говорить, что английский король управляет, но не правит.

Как видите, изобретение государственной машины не только помогло властным группировкам избежать кровопролитных войн, но и окончательно разделило Власть и Государство. Глава государства, подчиняющийся законам, да еще не имеющий возможности их изменять, всего лишь вассал другого сюзерена. Государство, долгое время являвшееся высшей властью на своей территории, превращается в маску, скрывающую настоящих властителей. Государственная машина продолжает ехать вперед, но изучение ее шестеренок больше не позволяет ответить на вопрос: кто же сидит за рулем?

Пришло время отложить исследования государств и перейти к следующей маске Власти: правящей элите.

Глава 4

Элита

От правящего класса до мирового правительства

Тайна власти состоит в том, чтобы знать: другие еще трусливее, чем вы.

Людвиг Берне

Теоретик. Так кто же реально правит с помощью государства, представляющего собой лишь «машину в руках господствующего класса»[513]? Как обычно и бывает, точная формулировка вопроса подсказывает ответ. Конечно же, правит господствующий класс (включающий в себя несколько властных группировок), собирающий государственную машину для обеспечения своих корыстных интересов[514].

Казалось бы, с появлением в Европе конституционных монархий теоретики должны были перейти от изучения государств (которые становятся теперь всего лишь «машинами») к изучению тех, кто ими управляет. Но мы снова сталкиваемся с удивительным фактом: между изобретением государственной машины (1690) и новым открытием в теории Власти (1884) проходит почти 200 лет! Почему?! Что мешало мыслителям и теоретикам[515] разглядеть очевидное?!

Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к проверенному средству — истории. Мы уже видели на нескольких ярких примерах, что даже самые простые особенности Власти открываются перед учеными лишь в редкие исторические моменты, когда стечение обстоятельств выносит их на поверхность повседневной жизни. Разглядеть в потоке событий новый закон Власти можно лишь тогда, когда именно этот закон начинает определять ход истории. Описать новое изобретение в технологиях Власти тем более возможно лишь после того, как оно будет сделано и использовано представителями одной или нескольких группировок.

Что же видели ученые и мыслители на протяжении двух веков (XVIII и XIX) европейской истории? Парламентские дебаты, войны, революции, научный и технический прогресс — все что угодно, кроме подковерной борьбы правящего класса. С изобретением государственной машины властные группировки перестали нуждаться во внешних проявлениях власти (коронации, армии, сборщиках налогов), а их схватки переместились с площадей в закрытые кабинеты. Откуда мыслитель XVIII–XIX веков мог что-то узнать о стоящей за государственной машиной реальной Власти? Только от ее представителей, сюзеренов и высших вассалов соответствующих группировок; но зачем им было делиться такими сведениями? Изобретенная в XVII веке государственная машина работала все лучше и лучше, совершенствуясь по мере взросления, потребности в новых изобретениях не возникало, а раскрывать информацию просто так, от широты души, совсем не в традициях Власти.

Поэтому правильнее задаться другим вопросом. Как получилось, что если и не скрываемая, то по крайней мере не слишком афишируемая тайна господствующего класса начала обсуждаться на страницах научных книг? Почему именно в конце XIX века, одновременно и не сговариваясь[516], сразу два выдающихся мыслителя вдруг разглядели у себя под носом правящий класс? Наконец, почему оба эти мыслителя оказались итальянцами?

Правящий класс

Гаэтано Моска, «Теория правлений и парламентское правление» (1884), «Элементы политической науки» (1896)

Читатель. Я достаточно давно вас читаю, чтобы угадать ответ. В Италии сложилась какая-то необычная политическая ситуация, верно?

Теоретик. Верно. Но раз уж вы начали угадывать, попробуйте сделать следующий шаг. Что это была за ситуация?

Читатель. Кажется, там была революция и Гарибальди объединил Италию. Но это случилось в