Последняя инстанция - Владимир Анатольевич Добровольский

какая-то вдруг окрылила его, облегчила ему это тяжкое раздумье. — Четвертого? — повторил он, все еще в нерешительности, но уже попристальней глядя вдаль из-под козырька.

Нет, ничего там не увидел. Или видел комнату свою в тот вечер и сидящих за столом, но никак не мог пересчитать их.

— Что же вы? — участливо произнес Кручинин. — Так и не вспомните? У вас же в квартире! В тот самый вечер, который вами во всех подробностях уже описан!

— Да что описывать! — махнул безнадежно рукой Подгородецкий. — Картина нехудожественная, реальности, которая обыкновенно нами требуется, в ней мало. А если она вам известна, Борис Ильич, — сказал он с прежним горьким чувством, — то, извиняюсь, так и говорите. Зачем тянуть резину?

Кручинину не верилось в прямое попадание, да он и не рассчитывал на это. Он всего лишь старался пробить дорожку к Лешкиной версии. А версия была более чем шаткой: она, как на ниточке, держалась на предположении, которое Лешка, быть может, и не уяснил себе до конца. Двойники в районе Энергетической — это еще куда ни шло. Но в квартире Подгородецких? За одним столом?

— Как вы сказали? — переспросил Кручинин. — Картина нереальная? То есть неправдоподобная? А это ведь от вас зависит, как ее изобразить.

— Да что изображать! — опять махнул рукой Подгородецкий. — Хоть как ни изображай, а в итоге ничего не докажешь! Кого уж нет по разным причинам, тот не проснется, голос не подаст! — Зажмурившись, он потряс головой, заговорил горячо, торопливо: — Допустим, Борис Ильич, был четвертый! И что? И какая идея? Допустим, сопровождал Степана от самого вокзала, снюхались на почве той же рюмки, оба пьяные. И завязалась у них драка, а мы с Тамарой Михайловной — на кухне. Допустим. Сопровождающий — тикать, Степан, одевшись, — за ним. И что?

— А он какой из себя? — спросил Кручинин. — Опишите.

Версия держалась на ниточке. Если не было двойников, то и ниточки никакой не было.

— Допустим, Степана помоложе, волос темный, — ответил Подгородецкий, глядя вдаль из-под козырька. — Роста среднего, без особых примет.

Не было никакой ниточки, растаяла версия. Уж как-нибудь не ускользнуло бы от внимания Подгородецкого внешнее сходство, будь это двойники. Не было никаких двойников. Но если Ехичев жив, то кто же тогда потерпевший, как не его двойник?

— Очередная легенда, — сказал Кручинин. — С этим сопровождающим. Все ваши легенды, Геннадий Васильевич, запротоколированы, не забывайте. Надо бы пронумеровать. Сколько, их, дюжина наберется?

Подгородецкий насупился:

— Что вы, Борис Ильич, смеетесь? Откуда дюжина?

— Меньше? Зато исполнение! Художественной самодеятельностью не увлекаетесь? И не приходилось? — спросил Кручинин. — Зря! Талант пропадает! По системе Станиславского работаете, ей-богу.

— Что-то слыхал, — поморщился Подгородецкий.

— Легенды! А как оформлены и преподнесены! Не всякий сумеет! Прямо-таки душу вкладываете, Геннадий Васильевич: большое исполнительское искусство! Вам бы в драмкружок — хотя бы для начала. Милиция — не то. Юристы — народ сухой, не оценят. А дальше дело пойдет — и вовсе. Суд, например. Кто оценит? Судья? Присяжные? Скорее поймут наоборот.

Подгородецкий скромно улыбнулся:

— Судом пугаете, Борис Ильич?

— Да не пугаю, Геннадий Васильевич! Предупреждаю по-дружески. Ври, говорят, да знай меру. У вас что ни слово, то новый поворот. Был гость в тот вечер? Был. Это уже твердо. Заезжий гость в единственном числе. Но стоило мне примыслить другого гостя, второго, как вы уже рады стараться. Уже выходит, не один, а двое. Почему же вы раньше молчали?

— Да потому, — вскипел Подгородецкий, — что кровь-та пролилась! В моей квартире! И ножик мой! А мы с Тамарой Михайловной только потом этот факт осознали! По ножику! Кто кого? Собутыльничек Степана или Степан собутыльничка? Этого мы не видели. Но Степан-та в больницу попал, а не тот, бандюга. Бандюги след простыл — вот и заявляй на него! Вот и доказывай, Борис Ильич, — ничего не докажешь!

— Не докажешь, — согласился Кручинин. — Что было, то всегда доказуемо, а чего не было… Вы бы, Геннадий Васильевич, до этой, последней по счету легенды сами, возможно, и не додумались, если бы я вас не надоумил. Неумышленно, заметьте. Реакция у вас неплохая, вот и сориентировались. Хотите — ход ваших мыслей?

— Да никакого хода, Борис Ильич! — рванул воротник Подгородецкий. — Клянусь вам здоровьем!

— Ход ваших мыслей примерно такой. Стоять на том, будто гость ваш ушел от вас цел и невредим? Вроде бы надежно, надежнее всего. Но есть кое-какой изъян. А вдруг установят, что после ухода гостя ничего не могло с ним случиться? Сопоставление времени, опять же — свидетели… Верите, Геннадий Васильевич, никогда нельзя поручиться, что свидетелей по делу не найдется. Это, между прочим, распространенная ошибка тех, для кого свидетель нежелателен: убеждены, что действовали без свидетелей. А свидетели находятся — как из-под земли. Ну вот. Следовательно, версия надежная и все-таки рискованная, а тут еще я — с новой версией, вы и рады стараться...

— Так ведь и вы ж, Борис Ильич, этого не докажете! — обрадовался Подгородецкий. — Ни вы, ни я! Темная ночь, несчастный случай, считайте, роковая судьба алкоголика, списывать надо!

— Списывать, говорите? Чик — и нету? — провел Кручинин рукой невидимую черту. — Кто он и что он — пока не знаю. Порядочный? Ничтожество? Знаю одно: человек! Понимаете?

— Царь и бог, — не то с иронией, не то с готовностью поддержать разговор подсказал Подгородецкий.

— Не царь и не бог, а человек. Не старик еще — под сорок. Сколько было у него лет в запасе? Двадцать наверняка, а то и тридцать. Тридцать лет в запасе, Геннадий Васильевич, подумайте, это же не мало! Ценность, а? Да пускай и год, пускай и месяц! Это если тут недобрал их, а где-то, там доберешь — тогда цена невелика. Но жизнь скроена круто, — сказал Кручинин. — Добирай-ка тут, а там выдачи нет. Это был его последний и единственный шанс, Геннадий Васильевич, — эти тридцать лет. Не на данный период, не на ближайшее тысячелетие, а навсегда, на вечность. Миллиарды лет пройдут, а шанс не повторится. И кто-то спьяна, или сдуру, или по злому умыслу лишил его этого шанса. Чик — и нету! Страшно?

— Умные люди в ту бездну не засматривают, — ссутулился Подгородецкий. — Без нее полно страхов.

— А вы загляните! Отважьтесь! Вот мы задумываемся, и я в частности: откуда идет преступность? Что это — неизбежный атавизм общества, которое не вступило еще в свою высшую фазу? Возьмем преступления против личности, — сказал Кручинин. — Если вы читали Уголовный кодекс, а я предполагаю, что читали или собираетесь прочесть, то там есть раздел: преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности. Давайте разберемся: в