Есть, молиться, любить - Элизабет Гилберт

А потом все стало выползать на поверхность. Состояние полнойтишины освободило место для ненависти и страха, которые теперь могли свободнораспоряжаться моим опустошенным сознанием. Я чувствовала себя, как наркоман вовремя ломки, билась в конвульсиях выходящего из меня яда. Много плакала. Многомолилась. Это было тяжело и страшно, но одно я знала точно: я не жалела ни наминуту, что приехала сюда и что была здесь одна. Я знала, что должна пройтичерез это и должна сделать это в одиночку.

Кроме меня, из туристов на острове были лишь несколькопарочек, приехавших на медовый месяц. (Джили-Мено — слишком красивое и слишкомоторванное от цивилизации место, чтобы приезжать сюда в одиночестве; лишьчокнутые способны на такое.) Я смотрела на них и завидовала их чувствам, но вто же время думала: «Сейчас не время для общения, Лиз. У тебя совсем другаяцель». Я держалась подальше от всех. Люди на острове обходили меня стороной.Наверное, я их пугала. Весь год мне было очень плохо. Человек, который такдолго мучился бессонницей, так сильно похудел, так много плакал в течениедолгого времени, просто не может не выглядеть психопатом. Поэтому со мной никтоне разговаривал.

Хотя нет, неправда. Кое-кто все-таки говорил со мной, причемкаждый день. Это был маленький мальчик, один из тех ребят, что бегают попляжам, пытаясь всучить туристам свежие фрукты. Ему было, наверное, лет девять,и, судя по всему, он был у ребят вожаком. Это был крутой оборвыш, я бы сказала— воспитанный улицей, да только улиц на Джили-Мено как таковых нет. Воспитанныйпляжем, наверное. Невесть как он великолепно выучил английский — должно быть,пока доканывал загорающих туристов. И приклеился ко мне как пиявка. Никто неспрашивал меня, кто я такая, никто меня не трогал, но этот неугомонный ребеноккаждый день приходил на пляж, садился рядом и начинал допытываться: «Почему тывсегда молчишь? Почему такая странная? Не делай вид, что не слышишь, — язнаю, ты меня слышишь. Почему ты все время одна? Почему никогда не ходишькупаться? Где твой бойфренд? Почему ты не замужем? Да что с тобой вообщетакое?»

Мне хотелось крикнуть: «Отвали, парень! Тебе что, поручилиозвучить мои самые мрачные мысли?»

Каждый день я пыталась мило улыбаться и отсылать еговежливым жестом, но он не уходил, пока ему не удавалось меня вывести. А этослучалось неизбежно. Помню, как-то раз я не выдержала и наорала на него: «Ямолчу, потому что пытаюсь достигнуть долбанного просветления, маленькийублюдок, а ну-ка ВАЛИ ОТСЮДА!»

И мальчишка убегал смеясь. Каждый день, добившись от меняответа, он убегал, заливаясь смехом. Я тоже обычно начинала смеяться — стоилоему скрыться из виду. Я боялась этого приставучего мальца и ждала встречи с нимв одинаковой степени. Это был мой единственный шанс посмеяться в действительнотяжелое время. Святой Антоний писал о том, как отправился в пустыню и принялобет молчания. В духовном путешествии к нему являлись всевозможные видения, идемоны, и ангелы. Пребывая в одиночестве, ему порой встречались демоны, похожиена ангелов, и ангелы, похожие на демонов. А когда его спросили, как же онотличал тех от других, святой ответил, что это можно понять, лишь когдасущество покидает тебя, по возникающим ощущениям. Если после его уходапребываешь в смятении, то был демон. Если на душе легко — ангел.

Кажется, я знаю, кем был тот малец, которому всегдаудавалось меня рассмешить.

На девятый день молчания как-то вечером, на закате я вошла вмедитацию на пляже и так и просидела до полуночи. Я тогда подумала: «Сейчас илиникогда, Лиз. — И обратилась к своему разуму: — Это твой шанс. Покажи мневсе, что причиняет тебе боль. Позволь мне увидеть все это. Ничего от меня нескрывай». Постепенно мысли и горестные воспоминания подняли руки, встали, чтобыпоказать себя, и я посмотрела в лицо каждой мысли, каждой крупинке печали,признала их существование и прочувствовала их страшную боль, не пытаясьзащитить себя. А потом обратилась к этой боли: «Все хорошо. Я люблю тебя. Япринимаю тебя. Войди в мое сердце. Все кончено». Я почувствовала, как боль,словно она была живым существом, входит в мое сердце, как в реальносуществующую комнату. Потом я сказала: «Кто следующий?» — и показаласьследующая крупинка горя. И я снова посмотрела ей в лицо, прочувствовала ееболь, благословила ее и пригласила в свое сердце. Так я проделала с каждымгорестным переживанием, которое когда-либо возникало у меня, пролистав своюпамять на много лет назад, пока не осталось ничего.

И тогда я обратилась к своему разуму: «Теперь покажи мнесвой гнев». И один за другим, все те случаи, когда я испытывала гнев, поднялисьв моей душе и дали о себе знать. Несправедливость, предательство, утрата,ярость — передо мной встал каждый случай, когда я переживала их, один задругим, и я признала их существование. Я прочувствовала каждый из нихполностью, точно в первый раз, и сказала: «А теперь войдите в мое сердце. Тамвас ждет покой. Там вам ничего не грозит. Все кончено. Там только любовь». Этопродолжалось часами, меня швыряло от одного мощного полюса противоположныхэмоций к другому — в одну секунду ярость, пробирающая до самых костей, в другую— полное спокойствие, когда гнев проник в мое сердце, словно через дверь,улегся, свернувшись калачиком, рядом со своими братьями и пересталсопротивляться.

Потом наступило самое сложное. «Покажи мне, чего тыстыдишься», — спросила я у себя. Знали бы вы, какие ужасы я увидела тогда.Позорную демонстрацию всех моих неудач, лживости, эгоизма, зависти,высокомерия. Но я даже не дрогнула, наблюдая все это. «Покажи мне все самоехудшее», — попросила я. И, когда я попыталась пригласить эти презренныекачества в свое сердце, они застыли у двери, словно уговаривая: «Нет, ты нехочешь, чтобы мы вошли туда… Ты, что же, не понимаешь, что мы натворили?» А яответила: «Нет, хочу. Хочу, чтобы даже вы вошли в мое сердце. Даже вам тамбудут рады. Не бойтесь.

Я вас прощаю. Вы — часть меня. Теперь можете отдохнуть. Всепрошло».

Когда все закончилось, я ощутила пустоту. Ничто больше нераздирало мой ум. Я заглянула в свое сердце и увидела все то хорошее, на чтоспособна. Я увидела, что мое сердце не заполнено даже наполовину, хотя я толькочто приняла и поселила в нем целый выводок убогих горбунов и карликов — моюпечаль, гнев и стыд. Но мое сердце могло бы принять и простить намного больше.Его любовь была безграничной.

Тогда я поняла, что именно так Бог любит нас и принимает ичто нет на свете никакого ада — он существует разве что в наших запуганныхумах. Потому что, даже если один потрепанный жизнью и ограниченный человечекспособен, пусть даже всего раз, на абсолютное прощение и принятие себя,представьте — нет, вы только представьте! — что может простить и принятьГосподь, чье милосердие не ведает границ.

Я также поняла, что мое сердце успокоилось лишь временно. Язнала, что не разобралась в себе окончательно, что ярость, грусть и стыд ещепокажут свои головы, покинув мое сердце и снова поселившись в моей голове.Знала, что мне снова и снова придется избавляться от этих мыслей, покамедленно, но верно я не изменю всю свою жизнь. И что это будет тяжело иутомительно. Но тогда, на пляже, в темноте и тишине, мое сердце обратилось кразуму и поклялось: «Я люблю тебя, я никогда тебя не оставлю, я всегда будуохранять тебя». Это обещание выпорхнуло из сердца и повисло у меня на языке. Язадержала его на губах, чувствуя его вкус на пути от пляжа к своей маленькойхижине. Там я нашла чистую тетрадь, открыла ее на первой странице и лишь тогдараскрыла рот и позволила словам слететь с языка, освобождая их. Нарушив обетмолчания, я взяла карандаш и записала на бумаге их колоссальный смысл: