Императрицы - Петр Краснов

– Мы вошли на это крыльцо. Цесаревну несли на руках… Часовые нас пропускали, они знали и любили цесаревну… Преображенский гренадер нёс за нами высокий бронзовый канделябр о многих свечах, и наши тени бежали впереди нас. Было страшно тихо в ночном дворце.

– Было страшно?..

– Тогда мы ни о чём не думали. Нас несла какая-то сила. С нами была наша Елизавета Петровна, дочь Петра Великого!

Лейб-кампанец, он сам был участником всего этого, показывал Софии те залы, по которым они шли в ту ночь.

– Вот здесь была их спальня… Тут стояла её постель. Цесаревна взяла ребёнка – Императора Иоанна VI – на руки. Он тихо лежал у неё на руках и улыбался…

– Где он теперь?..

– Сие от всех скрывают… Оное есть тайна. Говорят… В Митаве.

– Нет, увезли в Раненбург, – перебила лейб-кампанца девушка.

Этот рассказ был первым впечатлением Софии в Петербурге. И каким сильным! Точно и сама она шла по глубокому снегу, и, когда не могла поспевать за гренадерами, её подхватили на руки солдаты.

Но?.. Как легко!.. Как скоро и просто всё это свершилось. Нужна была решимость, вера – и подвиг спасения родины был совершён.

VIII

Четвёртого февраля утром выехали из Петербурга и помчались в бешеной скачке в Москву. Всё показывало Софии, что это главный тракт, основная артерия Русского государства. Широкая дорога прекрасно была разделана. Она шла то дремучими, густыми лесами, то вырывалась в простор, в поля и тянулась красивою аллею высоких в инее берёз. Сёла с большими, крытыми тёсом избами, с маленькими, слюдяными и стеклянными окнами были часты, белые дымы вились из труб, сладко пахло навозом, скотиной и печёным хлебом. Прекрасны были каменные «станки», где их ожидали повара с «фрыштыками», обедами и «вечерним кушаньем». На станциях комнаты были жарко натоплены, угарно дымком пахло, перины на кожаных диванах высоко были взбиты, и такая тишина, такая истомная нега охватывала на этих ночлегах Софию, что чувствовала себя она разнеженной и размягчённой.

В четверг девятого февраля, в восьмом часу вечера после долгой скачки по кривым и тесным улицам скудно освещённой Москвы они подъехали к загородному Головинскому дворцу.

Все окна высокого двухэтажного дома были освещены. Лакеи с горящими факелами выбежали на крыльцо. Обер-гофмаршал фон Брюммер и доктор Лесток в ярко освещённых многими свечами сенях ожидали герцогинь.

София была поражена обилием слуг, помогавших, а более того мешавших ей раздеваться. Их повели наверх, в приготовленные им покои.

София только что подошла к зеркалу и взялась за поданные ей щипцы, чтобы привести в порядок совершенно растрёпанные волосы, как высокая дверь, без всякого предупреждения, настежь раскрылась и в комнату вбежал Великий Князь.

То, о чём все догадывались, более того – все знали, всё-таки было тайной. Великий Князь Пётр Фёдорович и принцесса София-Фредерика не были объявлены женихом и невестой. Петру Фёдоровичу было шестнадцать лет, Софии – пятнадцать. Пять лет они не видели друг друга, да и тогда, когда они первый раз встретились, они не сказали ни слова, но точно за эти последние годы невидимо для них произошло нечто, что сблизило их. Великий Князь не шагал, как тогда, медленно и по-солдатски прямо, но был порывист, оживлён и развязан. Он вырос, но был так же худощав и бледен.

Комната наполнялась людьми. Великий Князь показал Софии на высокого человека в пудреном парике, лет сорока и сказал:

– Принц Людвиг-Иоганн-Вильгельм Гессен-Гомбургский, – и радостно рассмеялся, точно радуясь длинному имени принца, которого он представлял принцессам.

Принц подошёл к руке принцессы Иоганны, потом поцеловал руку Софии. Девица Шенк второй раз демонстративно пронесла гору нежных, пёстрых материй на камышовых каркасах фижм. От платьев веяло духами. Великий Князь не хотел заметить, что принцессам надо было переодеться с дороги. Загадочными, прикрытыми веками и точно сонными глазами он бесцеремонно разглядывал принцессу Софию и, не умолкая, говорил по-немецки:

– Мы давно ждали вас, княгиня. Как долго тянулось время… Я хотел скакать вам навстречу но тётя не пустила меня.

– Скакать в такой мороз, – сказала герцогиня Иоганна.

Она сделала движение, чтобы задержать девицу Шенк, в третий раз показавшуюся в дверях с платьями.

– Не переодевайтесь, это только нас задержит. Тётя ожидает вас с таким же нетерпением, как и я. Ей уже доложили о вашем приезде.

В открытой в коридор двери появился рослый скороход в кафтане брусничного цвета, расшитого позументом, и торжественно объявил:

– Ваша Светлость, Её Императорское Величество изволят ожидать вас с её Светлостью вашею дочерью!

Герцогиня Иоганна сделала гримасу отчаяния, показывая на своё скромное платье. В дорожных тёмных «адриенах» со смятыми фижмами герцогини Цербстские, предшествуемые скороходом и сопровождаемые Великим Князем, герцогом Гессен-Гомбургским и какими-то придворными дамами, пошли к покоям Государыни.

В комнату Государыни вошли только принцессы Цербстские.

Елизавета Петровна сидела в небольшой антикамере подле своей опочивальни. Она была одна. Золочёная мебель, крытая зелёным шёлком с золотыми «травами», стояла вокруг овального стола, заставленного драгоценными миниатюрами, коробками для мушек и пудры и табакерками. Большая люстра и два высоких канделябра по-праздничному ярко освещали комнату. От множества свечей в ней было душно. Императрица поднялась с дивана и пошла навстречу гостям. Герцогиня Иоганна склонилась в глубочайшем придворном реверансе, поцеловала протянутую ей руку и, чуть запинаясь, стала говорить приготовленную ею по-французски речь.

– Ваше Величество!.. Я приехала повергнуть к стопам Вашего Величества чувство живейшей признательности за благодеяния, которые вы изливаете на мою семью и новые знаки которых сопровождали каждый шаг, сделанный мною во владениях Вашего Величества. У меня нет других заслуг, кроме того, что я так живо чувствую эти благодеяния, чтобы осмелиться просить вашего покровительства себе, остальному моему семейству и той из моих дочерей, которой Ваше Величество удостоили дозволить сопровождать меня в поездке к вашему двору.

Герцогиня торопилась всё сказать. Она боялась, что Императрица прервёт её на полуслове, но Елизавета Петровна, привыкшая к церемониалу, терпеливо слушала её, не спуская с круглого приветливого своего лица милой и благостной усмешки, немного будто и смущённой, от которой прелестными казались ямочки подле крошечных пухлых губ.

Как только герцогиня кончила, ямочки улыбки сбежали со щёк Государыни и стало серьёзным её лицо, На чистом французском языке, приятно грассируя, Императрица сказала:

– Всё, что я сделала, – ничто в сравнении с тем, что я желала бы сделать для своей семьи. Моя кровь мне не дороже, чем ваша. Намерения мои всегда останутся теми же, и моя дружба должна цениться по моим действиям в пользу вас всех.