Даймон - Андрей Валентинов

Никого бить Игорь не стал, взял Женю под руку, Алёшу по плечу хлопнул, на могилу свежую поглядел.

Прощай, Степан Квитко!

Повернулись.

Зде-е-е-есь я-я-а-а-а!

Пошли.

* * *

— …Нет, я конечно, реально наивный, но есть же власть? Президент там, премьер? Людей средь бела дня стреляют, а они… Слыхали, чем Президент занят? Центр социальной реабилитации открывает — бомжей манной кашей кормить. А ты, Алексей, за него на Майдан выходил!..

— Точно. Сначала на Майдан, потом — в центр реабилитации. Проволоку там уже навесили, никто не видел? Ладно, как насчёт ещё по сто?

За упокой выпили, и ещё раз выпили. Хорст незлым тихим словом ментов-убийц помянул. Шарахнулись от тихого слова алкоголики, соседние столы обступившие, погладила Женя парня по руке. Ну их, давай о другом!

Можно о другом. О концлагерях, например.

— Их уже три открыли. Один в Закарпатье, якобы для незаконных мигрантов, один возле Львова, а третий, куда Гарант приезжал, у Жёлтых Вод.

— Где урановые рудники? Интересно, Игорь, получается — все три на Западе, ни одного на Левобережье. Кого туда направлять станут?

— Хорст! Алёша! Что вы придумываете? Какие концлагеря? Пункт у границы открыт по требованию Евросоюза, остальные действительно для всяких бомжей. Если понадобится концлагерь, любой стадион в дело пойдёт, как в Сантьяго.

Поднял товарищ Север пластиковый стаканчик, поднёс к губам. Дрянь же здесь наливают, как раз под настроение! Спорить с Женей-Евой не стал, хоть было что возразить. Стадион — он сразу заметён, Би-би-си раструбит про права человека, про учительниц изнасилованных. А так: был человек — нет человека. Где он? А в Караганде — в Жёлтых Водах ванны родоновые принимает, скоро от счастья светиться начнёт. Как говорит страшный человек Иван Иванович: «С оркестром, цветочками, речами».

И это — по плану. Значит, так и будет? Второй Чернобыль, 26 апреля?

— «Опир» из Львова соболезнования прислал. И раненым — по телеграмме. Жертвою, понимаешь, пали в борьбе роковой, сочувствуем, дорогие товарищи. Они у себя с ментами тоже грызутся, что ни день. Но мы их все равно сюда не пустим!

— Как ты их не пустишь, Хорст? Горсовет разрешит, милиция кордон поставит.

— Ой, не знаю, Женя! Только не пустим — и все. Реально!

Вновь не стал спорить Алёша. К чему? Все идёт по плану, не зря группа АГ-3 работала. Чем ближе к 26-му, тем стрельба гуще. Адвокатов каждый день с Шопеном провожают, суды того и гляди остановятся, правозащитники воем воют, Европу кличут на помощь. Не очень их слушают. Если б либерастов злая госбезопасность щучила, тогда и вправду помогать примчались. А тут дело тонкое: был у борцов за права фонд — и нет фонда. Тех, кто им ведал, тоже нет. То ли на дно речное отправились, то ли на Багамские острова вместе с долларами.

…В Интернет и войти страшно. Вновь Эскадра СМЕРП объявилась. И не одна, сразу несколько. Рушатся сайты, слово башни-близнецы на Манхеттене. Кого бьют, за что бьют, и не разберёшь. Осмос пополам с хаосом!

— Ева, твой отец… Профессор… Уезжать не собирается?

— Он у меня фаталист, Алёша. Мама собирается — в Белоруссию, к тётке. И меня тянет. А я… Погоди-ка!

Женя поставила недопитый стаканчик, шагнула вперёд, прямо к очереди алкогольной. Переглянулись Хорст с Алёшей. Ещё за порцией, что ли? Не стала Профессорова дочка к продавцу подходить — к алкашу подошла, что пристроился в самый хвост. Присмотрелся Алёша, ещё больше поразился. Не просто алкаш — псих. Пальто без пуговиц, ботинки без шнурков, на небритом лице такая улыбка, что и темноте не ошибёшься.

— Псих! — это уже Хорст-Игорь. Тоже заметил!

Ева к психу подошла, взяла за руку…

На миг пропала усмешка, словно безумец сам себя вспомнить пытался. Не вспомнил — ещё пуще заухмылялся.

Вернулась Профессорова дочку к столику, допила залпом коньяк.

Выдохнула резко.

— Друг отца, вместе работали. И в университете, и над N-контактами. Он занимался «снами о Прошлом» — «Dream of the Past». Очень опасное дело — химия, хуже наркотиков. Мозг не выдержал…

Алёша отвернулся, чтобы на психа не смотреть, потом не выдержал — поглядел. Улыбнулся Алексею Профессоров друг — радостно, искренне…

* * *

— Погоди, Хорст, я должна Алёше кое-что рассказать… Прожектора, что ты видел. Я зашла к Профессору порылась в его файлах… Да-да, такая я плохая! Он и его друзья с этим сталкивались. Знаешь, что это может быть? Некробиотика, предсмертный мозговой всплеск. Неужели не слыхал? В момент смерти…

— Знаю, Ева. Непонятное пока излучение, проникает сквозь любые экраны, впервые зафиксировано русским учёным Владленом Докучаевым. Кому-то вчера не повезло… «Кричи, не кричи, говори быстрей…»

— О чем ты?

— Все о том же. «Стена — кирпичи, приговор — расстрел…»

Музыка М. Кюсса, слова С. Попова и К. Васильева.

Исполняет Ансамбль песни и пляски ВМФ СССР, запись 1953 г.

(3`20).

Виктор Суворов считает этот вальс самым красивым в мире. Можно поспорить («Осенний сон» не хуже), но в любом случае вещь выдающаяся. Макс Аверьянович Кюсс, автор вальса, уже глубоким стариком погиб в одесском гетто.

— Вижу, Алексей Николаевич, вас на поэзию потянуло. С чего бы?

— С похорон, Иван Иванович. «Трибунал великан, да карлик конвой. Свеча с потолка — это бог с тобой!» Не слыхали? Песня такая есть, аккурат про переворот. Актуально!

Разозлился Алёша — так, что страха не чувствовал. Опасное состояния, вместе со страхом осторожность теряешь. Но и для других опасное: видят люди, что страха у тебя нет. Понимают — и выводы делают. Иван Иванович, на то шкаф бронированный, и тот задумался. Сигариллу достал, зажигалку, но закуривать не спешил. Так и замер на переднем сидении — сигарилла в правой руке, зажигалка в левой.

Подумал, сунул зажигалку в карман пальто, сигариллу в «бардачок» кинул.

Обернулся, качнул кепкой.

— Вы не в настроении, понимаю. Друзей хоронить приходилось… Могли не утруждать себя, Алексей Николаевич. Мне сегодня не с вами, с самим товарищем Севером пообщаться бы!

Ничего не ответил Алексей Лебедев, связной руководителя областного подполья. Полезная вещь конспирация. Не во всех, правда, случаях.

После похорон и поминок в «стекляшке» хотелось домой — упасть на кровать, одеялом с головой укрыться. Алёша понимал, что не заснёт, но полежать, ни о чем не думая, тоже спасение. Слишком много всего, слишком все мерзкое. Гадости — навалом, ковшом экскаваторным черпай, лишь Ивана Иванович с его убийцами не хватает!