Император Терний - Марк Лоуренс

— А ты услышишь меня, когда бы я ни заговорил?

Снова вспышка.

— Ты, мальчишка!

Костос перегородил мне дорогу, ощерившийся, негодующий.

— Мальчишка? — Я-то надеялся, это он.

Теперь настала очередь Костоса упрекать меня. Среди королевских особ порядок взаимных клевков так же строг, как среди цыплят.

— За этим мальчишкой двадцать шесть голосов, Костос Портико. Возможно, тебе лучше называть меня королем Йоргом, а потом увидишь, что может убедить меня сделать тебя императором.

Костос снова посмотрел, очень строго. Возмущение тем, как я попираю приличия, боролось в нем с желанием заполучить эти двадцать шесть голосов. Он подошел к подножью помоста. Я знал, как это видит Сотня. Костос у моих ног. Подданный.

— Нам надо поговорить, король Йорг. — Он понизил голос до глухого шепота. — Но там, где нас не услышат лишние уши. Римская комната подойдет, надеюсь. Возьмите своих знаменосцев — кто вызовется.

Я кивнул в знак согласия и подождал, пока он отойдет, прежде чем спуститься.

— Ушлый этот Костос, гляди-ка! — Опять Тэпрут у меня за плечом. — Буйный, в юности три раза подряд выиграл турнир Королевств Порты. Третий сын, в котором не видели наследника. Смотри, кто там у них средненький — король Перен из Угала, хитрый переговорщик, холодный, как лед. Вон тот низенький, со шрамом. Видишь?

Костос пошел по залу, касаясь то одного человека, то другого, — собирал свиту. Слишком медленно, на мой вкус. За ним над толпой возвышался Горгот, игнорируя всех, подняв голову, словно прислушивался.

— Где эта Римская комната?

Тэпрут кивнул на одну из дверей, пряча улыбку. Это была комната, которую когда-то мне показала Элин. Она вполне могла оказаться там опять и показывать ее своему мужу. Есть ли хоть что-то, насчет чего добрый доктор не в курсе?

В Римской комнате я насчитал пятнадцать человек, Костос вошел последним.

— Я должен собрать твоих сторонников, — подсказал Тэпрут.

Нужно было нечто большее, чем его слово, чтобы созвать перед Костосом эту пеструю компанию дворян.

— Я пойду один.

И я оставил доктора снаружи.

Сотня смотрела мне вслед, кто-то озадаченно, кто-то с любопытством, кто-то с именем «Пий» на устах.

Я остановился в дверном проеме. Сторонники Костоса стояли передо мной неровным полукругом, уверенные, точно знающие, как делаются дела.

— Ты пришел один?

Костос явно и громко выразил свое неудовольствие.

— Я решил, так лучше. Закройте дверь.

На расстоянии вытянутой руки за спиной у меня стальная дверь беззвучно скользнула вниз.

Только через несколько секунд они вновь обрели дар речи.

— Что все это значит?

Король Перен из Угала опомнился первым, остальные еще пребывали в шоке.

— Хотели поговорить без свидетелей? Разве нет?

Я подошел к ним. Некоторые попятились, сами не зная почему, — инстинкт, заставляющий овец сторониться волчьей тропы.

— Но сейчас…

Костос замахнулся могучей лапищей на стальную пластину за моей спиной.

Жезл Орланта выскользнул из рукава, я поймал его на лету и замахнулся на Костоса. Сказать, что его голова взорвалась, не будет преувеличением. Я видел, как медленно, словно время остановилось, жезл разбивает человеческий череп. В яркой дуге крови блестели осколки. Я убил короля Перена, прежде чем первая капля крови Костоса коснулась пола.

Еще два человека лишились голов, прежде чем остальные разбежались подальше. Оба старики, медлительные. Я начал с Костоса как с самого опасного, но остальные одиннадцать были вполне крепкими, и многие в Сотне получили то, что имели, силой.

— Это безумие!

— Он сошел с ума!

— Соберитесь. Здесь, с нами, он заперт в ловушке.

Это уже сказал Оннал, один из советников Костоса и прирожденный воин.

Многое в жизни — вопрос перспективы.

— Я бы сказал, это вы заперты в ловушке со мной.

Наставник Лундист научил меня сражаться с помощью палки. У него было несколько причин. Раз — часто случается, что меча нет, а хорошую палку найти нетрудно. Два — у него это просто на удивление здорово получалось. Я обычно не приписываю старику низменных мотивов, но всем нравится покрасоваться, а многие ли из тех, что давно меня знают, отказались бы от возможности хорошенько отделать меня палкой?

— Последняя и главная причина, — сказал он, — это необходимость привить дисциплину. Уроки боя на мечах тоже могут со временем помочь, но пока что я не вижу результата. Чтобы стать бойцом на палках, нужна гармония ума и тела.

Я лежал в глубине двора Лектерн, переводя дыхание и нянча ушибы.

— Кто учил вас, наставник? Как это у вас так получается?

— Еще раз!

И он налетел на меня, ясеневая палка мелькала, сливаясь в единое пятно.

Я перекатился туда-сюда — но не избежал ударов.

— Ой! — Пытался блокировать — и в итоге мне разбили пальцы. — Ох!

Пытался встать — и тупой конец палки ткнулся мне под кадык.

— Я учился у мастеров в Линге, при дворе, где мой отец был царским наставником. Мы с моим братом Лунтаром тренировались вместе много лет. Это учение Ли, сохранившееся с тех времен, когда Тысяча Солнц еще не поднялась над городом Пекин.

Я принял стойку, сунул жезл из железного дерева под мышку и подозвал Оннала жестом — просто согнув пальцы, как меня столько раз подзывал Лундист.

Тантос отвел тело Кая от свежеумерших гвардейцев к имперским воротам. Челле казалось, что выстроить такие ворота и держать их открытыми — глупость. Если сейчас они были открыты, их вообще хоть когда-то закрывали?

Тела начали подниматься, неловко, подергиваясь, словно их тянули невидимые нити, теперь ими владели лишь самые низменные инстинкты их владельцев, только их грехи. Нежить не жалела своих сил, Мертвый Король приказал — и это был закон.

— Подержи ворота, — тихо сказала Челла.

Тантос обернулся и уставился на нее, его взгляд был подобен прикосновению скорби, неутолимой, нестерпимой. Это создание заставило ее чувствовать себя так, будто она потеряла ребенка, единым взглядом. Каково же вместить его в свою плоть?

Кай рухнул, когда Тантос выскользнул из него, высвободился единым движением, мерцая красным. Мгновение — и нежить была повсюду, растворилась в тени большого входа, поселилась в пустых пространствах. Лишь отважнейшие из людей рискнули бы войти туда из вечерних сумерек, и нечто большее, чем смелость, понадобилось бы, чтобы снова выйти наружу. По крайней мере, живым.