Ассасин - Симона Вилар

Шампер протянул было руку, но потом отдернул. Он увидел, что зубчики венца измазаны засохшей глиной, а ткань легкой шелковистой вуали казалась потемневшей, сморщенной и засохшей. Уильям понял, что это кровь.

Голос короля был глухим, каждое слово давалось ему с трудом:

– Это прислали мне сегодня утром. Я… не сразу осмелился вам показать. Увы, мой бедный друг, это знак, что все, о чем мне сообщил посланец аль-Адиля, правда. И уж вам решать, что лучше для вашей сестры: погибнуть от несчастного случая или стать одной из обесчещенных девок в гареме какого-нибудь эмира.

Уильям молчал. Потом поклонился и отступил к выходу из шатра. Ричард его не задерживал. Что ж, храмовники – скрытные души. И де Шампер не покажет королю, что у него на сердце. Если сердце этого сурового воина, посвятившего всего себя войне, еще способно что-то чувствовать.

Но Уильям чувствовал гораздо больше, чем мог выразить. Спотыкаясь о растяжки палаток, почти не видя, куда идет под холодным дождем, он как-то добрел до своего шатра в стане тамплиеров. Здесь все было в установленном за годы войн и походов порядке ордена Храма: ровные ряды палаток окружали большой шатер, служивший капеллой, штабом и кладовой, рядом с ним возвышался большой навес палатки магистра, охраняемой рядовыми тамплиерами. Из-за непростых походных условий было решено, что для маршала не будут устанавливать отдельное укрытие, и Уильям, когда охранники подняли перед ним полог, наклонился и вошел в их общий с де Сабле шатер.

С магистром Робером Уильяму было удобно: тот никогда не тревожил его понапрасну, а разделявшего половинки их шатра тканого полотна было вполне достаточно, чтобы де Сабле и маршал могли чувствовать себя в относительном уединении. Сейчас де Сабле молился – за полотняной занавеской при свете одинокой свечи Уильям видел его коленопреклоненную тень.

Шампер скинул на руки сервиента намокший плащ, принял сухую одежду и, переодевшись, тоже опустился на колени перед распятием. Его молитва звучала в унисон с девизом тамплиеров: ничего не жалеть для себя, молиться во славу Божию и за возвращение мира в это королевство, некогда расположенное вокруг самой священной из гробниц. Но в какой-то миг Уильям понял, что произносит слова бездумно, – его душа была слишком измучена и болела о сестре… Стоила ли сестра этой боли? И такая ли она грешница, чтобы подвергнуться столь страшной участи?

О, он ничего не сказал Ричарду. Это была только его тайна, и он теперь не знал, как ему быть. Джоанна, глупышка Джоанна! Хотя многие считали ее разумницей. Обычно леди де Ринель прекрасно держалась, у нее были великолепные манеры, она несла людям радость своим легким характером, приветливостью, умением восхищать души пением. Уильям вдруг вспомнил, как увидел сестру впервые, когда Джоанна кинулась ему на шею в порту Лимассола. Какой суетной и пустой красоткой показалась она ему тогда! Он вспомнил ее бурный порыв, потом обиженно надутые губы, когда старший брат резко отстранился от нее. Он и в дальнейшем избегал ее, но его тянуло к сестре, как может притягивать только родная кровь. И они говорили о доме, о родных, а потом… Потом Джоанна столь резко переменилась, что Уильям был вынужден выяснить, что с ней, – и узнал о ее страшном подозрении, что она заразилась проказой. Именно тогда Уильям вдруг открыл для себя, как дорога ему Джоанна: ее боль превращала его сердце в открытую рану, но когда их подозрения не оправдались, благополучие сестры вернуло в его душу мир. Однако спокойствие Джоанны было обманчивым. Она таила в себе скрытые глубины, в ней бушевали неведомые брату страсти, повергшие маршала в шок.

И все же он оберегал ее, как только может оберегать старший брат. Он скрыл от всех порочащую ее супруга страсть к содомии, он вызывал ее для совместных прогулок. Конечно, он надеялся с помощью Джоанны выйти на своего тайного врага, но в глубине души Уильям понимал, что ему просто хорошо с сестрой, приятно видеть ее спокойной и благополучной, что бы она ни утаивала в своем глупом сердце.

А она утаивала. Он понял это, когда Джоанна опять пошла наперекор его воле и посмела содействовать в побеге своему любовнику из Арсуфа. И при этом еще утверждала, что не стала бы помогать врагу и уверена, что ее возлюбленный не создаст проблем крестоносцам. Даже созналась в своей постыдной тайне – она носит дитя от того, за кем охотился ее брат. Какой грех! Какой стыд! И это одна из Шамперов!

Вот тогда Уильям и приказал себе забыть об их родстве. Но, опять же, утаил предательство сестры, никому не сообщив, что именно по вине Джоанны скрылся их враг, и даже безмолвно вытерпел гнев магистра де Сабле и резкую вспышку ярости недовольного им короля Ричарда. Но и выносить общество сестры отныне было свыше его сил, и Уильям старался не замечать ее робких попыток наладить отношения. Что бы она могла ему сказать? Что покается в грехах? Или будет уверять, что ее возлюбленный Мартин не тот, за кого принимает его маршал ордена Храма? И Уильям больше не думал о сестре, отвлекся на дела ордена. Порой ему даже казалось, что его сердце вообще превратилось в камень.

Но, избегая встреч с Джоанной, он продолжал думать о ее возлюбленном, которого заподозрил в связи с ассасинами Старца Горы. Шампер даже тайно отправлял своих посланников в Масиаф, ибо так пугавший всех глава фанатиков-убийц на деле был зависим от ордена Храма и не посмел бы солгать тамплиерам. Поэтому и сообщил, что некий голубоглазый Мартин и впрямь проходил подготовку у него в Масиафе… по договору с евреями, оплатившими его обучение. Однако потом ставленник этих иудеев уехал, и исмаилиты не имели о нем больше вестей.

Уильяма все это заставило задуматься. Выходит, как и уверяла его Джоанна, этот Мартин и впрямь действовал в Акре на благо евреям. Странный человек. Загадочный. Да к тому же красавчик. О, женщины падки на таких! Даже его слывущая разумницей сестра, разочарованная в собственном супруге. Но как Джоанна защищала своего любовника! Даже после того, как Уильям поведал ей, какую роль сыграл ее совратитель в гибели крестоносцев при Хаттине! Однако потом спас их в битве при Арсуфе…

О, Уильям совсем запутался. Но разве это сейчас важно? Разве его мысли не должны быть только о Джоанне?

Шампер вдруг вспомнил, как у него заледенела кровь, когда он узнал, что его сестра пожертвовала собой ради Иоанны Плантагенет. Это был смелый, благородный шаг… но и безрассудный. Ибо то, что задумали эти женщины, королева и ее кузина, было крайне опасно. И все же их интрига не позволила связать руки королю Ричарду, если бы он имел глупость и впрямь отправить Иоанну к аль-Адилю, а его воинство воспротивилось этому. Уильям это понимал, ибо знал то, что не смог уяснить Ричард: здесь не Европа, где брачные союзы служат примирению целых государств. Здесь женщины, оказавшиеся в руках мусульман, либо становились – по принуждению – иноверками, либо о них просто старались забыть. Он вспомнил, как некогда так же, как ныне Ричард, попробовал поступить один очень неглупый человек, регент Иерусалимского королевства Раймунд Триполийский. И как позже сожалел об этом. Где теперь его единственная дочь? Об этом и говорить не принято. Сестру Ричарда могла бы ждать подобная участь. Однако ее ношу взяла на себя Джоанна. Великодушно. Глупо. И смертельно опасно.