Вторжение жизни. Теория как тайная автобиография - Венсан Кауфманн

Бахтин охотно заразился энтузиазмом молодой венгерской ученой. О доверии, которое она у него вызвала, можно судить по тому факту, что он подарил ей свое раннее эссе о кинотворчестве Дзиги Вертова. К сожалению, первые пятнадцать страниц этой статьи он порезал на самокрутки и скурил вместе со своей рукописью о Гёте во время войны. Из статьи (точнее, из того, что от нее осталось) Надя с удовлетворением вынесла идею слияния практики наслаждения жизнью и интеллектуального ее осуществления. Бахтин принял сторону непосредственного документирования жизни с помощью «киноглаза» и показал, как постоянное самонаблюдение (с технологически заданной внешней позиции камеры) ведет к конституированию субъекта. Сегодня можно сказать, что Бахтин предвосхитил прием self tracking, постоянного самоизмерения и наблюдения. Хотя Надя Петёфски и признала новаторский характер статьи Бахтина о Вертове, она считала, что для ее публикации еще не пришло время, поскольку в стагнирующем Советском Союзе 1970-х годов «субъект» был нежелательной теоретической фигурой, а Бахтин после короткой милости снова оказался в опале.[881] Поэтому она обратилась к Виктору Шкловскому, обладавшему богатым опытом обхождения идеологических рифов в меняющихся политических обстоятельствах. Шкловский посоветовал ей попридержать бахтинскую статью, но опубликовать ее важнейшие идеи в завуалированной форме. Она последовала его совету и изложила некоторые из идей статьи в своей диссертации. Поскольку новаторские идеи такого рода требовали подкрепления и ссылки на авторитетные источники, она прибегла к хитрости: она сослалась в своем тексте на книгу, в которой переставила автора и объект исследования: Вертов Д. Кинотеория Михаила Бахтина. М., 1975. Мистификации и «подлоги» такого рода были нередки в условиях коммунистической цензуры: прием она почерпнула у М. Ю. Лотмана, толковавшего набоковское стихотворение, но приписавшего его герою романа «Дар».

Но почему, наряду с соседями и москвичами, благодарности были адресованы в Мельбурн? Здесь нужно вспомнить, что во времена своего ассистентства-аспирантства у Лукача Надя познакомилась с тесным кругом его учеников, с так называемой Будапештской школой марксизма, которой, конечно, после разгрома Пражской весны 1968 года и смерти Лукача в 1971-м суждено было распасться. Хотя Петёфски обладала особым даром портить отношения (вспомним ее стычку с Деррида), после своего охлаждения с Лукачем она смогла сохранить теплые отношения с некоторыми из его учеников, и прежде всего с парой Агнес Хеллер и Ференц Фехер. Когда в 1981 году вышла книга Петёфски, они уже эмигрировали в Австралию, а именно в Мельбурн, но в 1975-м они еще жили в Будапеште и активно общались с Надей; более того, они и вытащили ее из затянувшейся интеллектуальной изоляции, дарили свои книги и статьи, снабжали труднодоступными западными текстами.

Важной для Петёфски была прежде всего книга Хеллер «Повседневность: к пониманию индивидуального воспроизводства» (1970). Она восприняла эту книгу как стимул для высвобождения индивида из его общественной сцепки, из его подчинения коллективному классовому интересу. Хеллер критиковала в своей книге то, что она называла «гипергенерализацией»[882] и писала:

Петёфски извлекла из этих рассуждений Хеллер, написанных еще под сильным влиянием «тотальных» взглядов Лукача, прежде всего идею «места» каждой деятельности в человеческой жизни:

Каждый шаг, который мы делаем, как показала Агнес Хеллер, происходит где-то, в буквальном смысле «имеет место». Я бы добавила: каждый шаг создает себе место, каждой фразой человек заступает на свое место и определяет его. Так только человек и взаимодействует с реальностью. Что именно находит он на этом месте, становится ли оно ему уютным и родным, – это уже другая история.[884]

Здесь уже ощутимо, что хотя Петёфски и ссылается на Хеллер, она переиначивает ее на свой манер: ее интересует скорее отдельный шаг и отдельное высказывание (подобно явившейся Кертесу в откровении одной спасительной фразе), чем воспеваемое Хеллер «развитие личности».

Заслуживает упоминания еще один стимул, полученный ею от Хеллер. Еще до эмиграции в Австралию она начала интенсивно заниматься Ханной Арендт, которой позднее посвятила важные исследования. Разговоры с Хеллер об Арендт оставили немало следов в работах Петёфски. Особенно привлекла ее идея Арендт о «раскрытии личности в действии и слове», развитая Петёфски в «Vita activa».[885] Сочувственно она цитирует оттуда:

Петёфски с полным правом видела в этом утверждении подтверждение союза между языковым выражением и самоидентификацией. Эссе Арендт о Беньямине, посвященное во многом «спасительной» силе (рас)сказа, также укрепило Петёфски в ее размышлениях.

Живо отозвалась в ней и витгенштейновская теория элементарных предложений, аналогия которых с протокольностью Кертеса напрашивалась. В «Логико-философском трактате» она с удовольствием прочитала:

Как и для Витгенштейна, позднее отказавшегося от этой своей теории, так и для Петёфски основная трудность заключалась в том, чтобы выйти за пределы отдельного предложения, отдельного утверждения – к «пропозициональной связи», иначе говоря, к сцеплению предложений и в конечном итоге к истории жизни. Как покажут ее поздние работы, этот шаг ей так и не удался; она так и осталась при дантовской «хронике».