Исход - Олег Маловичко

— …Что он несет? — продолжал тихо Карлович. — Кого обманывает? Русский народ добр, когда трезв, и добр к равным. Если хоть одно условие не соблюдено — звереет…

— Мы — нация! И благо нации сильнее блага человека! Придет время — и каждый пожертвует собой для нации! С духом нации побеждают в войнах! Выживет нация — и вы станете бессмертными!

Голос Сергея набрал мощь, он выпрямился, а за ним выпрямились люди в толпе.

— Мы пали, чтобы восстать! Чтобы исторгнуть из себя Ярость Крови!.. Остановить беса, как остановили его в сорок первом!.. Миллионы сынов бросая под пули и в виселицы, миллионы младенцев надевая на штыки сатаны!.. Русь, приди в меня! — Сергей разбросал руки и замолчал, глядя в толпу, и люди тоже стали кричать: Русь! Русь! Русь!.. А он обводил взглядом людей, свое воинство, и его молчание и уверенный взгляд были сильнее слов, и толпа умерла бы за него, и за Бога, и за Русь, не раздумывая. Это был экстаз. Многие плакали.

— Кто придет с добром — всех примем! Любого человека, любую кровь! Сейчас нас нет и тысячи. Говорю вам: соберем здесь миллионы. Здесь — сердце нации, в этом месте! А место это святое. Здесь издавна сходятся Бог и сатана, на этой земле, в нашем духе. Поэтому остальной мир боялся нашего зла и восхищался гением, исходящим от нашего добра. Мы — вековой перекресток Сил. Это наша судьба, наша великая задача, наша ответственность.

Толпа отозвалась ревом на его слова.

— И в нашей крови — Бог и добро! Русь.

— Русь! Русь! — кричала толпа, и тянулась руками к своему князю, и правой тянуться было легче.

— Мы победим, потому что враг выживает злом, а мы переможем его милосердием. За нас Бог, и нет сильней союзника. И мы не боимся смерти, — сказал Сергей тише и опустился на одно колено. В движении этом не было ничего мистического. Он устал стоять, а еще он так помещал толпу в другое состояние, задушевное, теплое. И говорить стал задумчиво, медленно. — Потому что смерти нет. Она — только знак на пути. Ничто не исчезает без следа. Все становится чем-то. Наша плоть, разлагаясь, питает землю и прорастает травой к солнцу. Может ли исчезнуть душа? Нет. То, что есть, не исчезает. После смерти она распадается на миллионы «я». Я не буду понимать себя, как Сергея Крайнева, но мой разум, мое «я» никуда не денется, просто станет другим, продолжит быть. Человек может умереть, но он не может перестать быть. Мы вечны! Мы бессмертны! Как вода переходит в пар и лед — так душа меняет форму, но остается! И частички наших «я» будут вечно здесь, в этой земле, как частички наших любимых, наших отцов и матерей, наших предков, которые не знали нас, но за нас сражались. Смерти нет, люди! — В глазах его стояли слезы, и люди перед ним плакали. — Смерти нет, есть любовь. И мы не сами по себе. Мы, каждый — искры тысячелетнего божьего пламени. Мы, и Бог в нас, и эта святая земля — История. Предки наши живут в нас. Мы будем жить в своих детях. Мы будем жить в Руси, как Русь живет в нас, как живет Иисус. — Он распростер руки в стороны, разведенными пальцами вниз. — Земля дает нам силу, и она тоже Бог. Бог — в земле, а не на небе. Захотите молиться — не к небу обращайтесь, а к земле, она есть душа. Ведь мы дети божьи, мы из чрева пришли, и плоть наша, отслужив, уйдет в землю, а душа на ней останется. Уничтожая землю, уничтожали мы Бога своего. А то, что пало на нас, — не проклятие, но испытание божье. Бог хочет понять, кто из нас заслуживает его царства. Мы должны слушать землю и слышать ее зов в себе. Мы должны стать природой, а в природе мы — звери. В природе нет мира. Помните это.

Он еще говорил, и теперь смешно. В толпе смеялись. Прошло еще полчаса.

Наконец люди разошлись. Сергей спустился вниз. Его ждали Глаша и Никита. Ему нужно было отдохнуть, и они направились домой.

Глаша с Никитой сели на веранде, а Сергей обогнул дом, стал коленями на землю, и обхватил руками локти, словно мерз.

— Только одно, Господи! — шептал он. — Только б не ошибиться. Направь меня, прошу! Не дай зла сотворить! — Он заморгал, сглотнул комок в горле. — Я узрел благодать твою. Как же я буду в этом холоде? Я к тебе хочу… — он заплакал, — я боюсь. Дай мне силу, Господи, дай мне силу быть сильным… Я знаю, ты чаши не пронесешь… Так дай хоть силы. Дай силы выдюжить. Дай благодати, чтобы я ее нес…

Никита рисовал палкой на земле. Глаша сидела на белом пластиковом стуле, а чужой седой бородатый человек с дикими глазами стоял на коленях позади дома, и сюда доносились его слова, произносимые высоким тоном.

К ножке ее стула прилип мокрый кленовый лист. Мимо прошли, поздоровавшись, две женщины. Одну Глаша не знала, а вторая, полная, была Верой, колдуньей или чем-то в этом роде. К ней бегала половина женщин лагеря, погадать или за оберегом.

Женщины почтительно и с некоторой опаской посмотрели за дом, где молился Сергей. Глаша не могла слышать, о чем они говорят.

— Великий человек… — шепотом протянула первая, хрупкая пожилая татарочка Лиля.

— Он? Нет. Вот дочь его великой будет, — ответила Вера.

— У них сын, ты что?

— Никита не его.

Лиля прикрыла рот рукой, потом ею же махнула на Веру. Но разговор был интересным, и она продолжила:

— Я слышала, Глаша рожать больше не может.

— И что? Одна баба в мире?

Вера с Крайневым была в контрах. По крайней мере, льстила себе, так думая. Влиятельный враг повышает самооценку.

Она помнила, как увидела его впервые. Она жила здесь полторы недели, и ее поставили на чистку грибов. Она возненавидела эту работу, возненавидела руки, вечно мокрые и в слизи, и бесконечные грибы, которые приносили ведрами и валили в тазы с водой.

Крайнев пришел к обеду, когда она уже была вымотана, и думала, как бы ей откосить, и готова была хоть в лес, рубить осины.

За спиной Крайнева маячили два мальчика лет двенадцати и девочка лет десяти. За ним всегда ходили дети, где бы он ни был. А еще поблизости всегда вился, хоть деньги на него ставь, Сева Гостюхин. Вера не видела его, но ощущала тяжелое и спертое дыхание Севы.

Крайнев ничего не сказал, но другие тетки на чистке быстро, без слов вышли, положив маленькие ножи сбоку от стульев.

— Здравствуйте, — сказал Сергей, глядя на нее напряженно, изучающе. — Зачем вы сюда пришли?

— Сама удивляюсь, — ответила Вера и покрутила перед ним грязными руками, — не за этим, точно.

Он молчал и смотрел на нее взглядом, который заставляет людей оправдываться.

— Чья ты? — спросил он, и теперь Вере показалось, что он глядит не на нее, а внутрь нее, минуя глаза и погружаясь сразу на их дно.

— В смысле? Чьих кровей или…

— Чья ты? — переспросил он.

— Слушайте, Сергей, я вас очень уважаю, но это мимо. Со мной ваши штучки — мимо.

— Кто ты? Не ври. Я знаю, ты часть замысла.

— Я вас сводила, — сказала Вера тише и серьезнее.