Кронштадт - Евгений Войскунский

— Да, Федор работает. — На бесстрастном лице Толоконникова появилась сдержанная улыбка. — Уж наверно из пяти транспортов парочка — его.

— А может, все пять, — сказал Уманский, радостно хохотнув. — Он уже сколько — целый месяц в море.

— Не он один. Кажется, уже три лодки вышли.

— Я думаю, больше, — сказал Балыкин. — А мы сегодня еще две лодочки поведем к Лаврентию.

Он встал перед картой. На ней было тесно от красных кружков, которыми обведены населенные пункты между Москвой, Ржевом и Калугой, взятые во время зимнего наступления. На юге следов красного карандаша мало. Не шла рука отмечать движение фронта на юге.

«На подступах к Воронежу… В районе Кантемировки…» Балыкин стоял у карты и смотрел, охваченный тяжким предчувствием, на синий выгиб Дона, на черную линию железной дороги от Воронежа вниз на Кантемировку.

— Что призадумался, Николай Иваныч? — Уманский подошел и стал рядом.

— Да вот смотрю, — не сразу ответил Балыкии. — В излучину Дона прорывается немец… в мои родные места.

Если до Кантемировки дошли, то и Россошь (думал он)… В сводках Россошь не упоминается, городок маленький, его на этой карте и нет вовсе. Вот только обозначена тоненькая загогулина правого притока Дона. Безымянная. А ведь это Черная Калитва…

А ведь это щелястые мостки на заводи среди осоки и ряска на тихой воде, это стрекот кузнечиков в желтой степной траве и паровозные гудки в депо, это беленые домики в садах вдоль прямых немощеных улиц. Это — Россошь!

Если Кантемировка, то и Россошь? Рядом ведь они…

— Мои родные места давно захвачены, — говорит Уманский. — Вот, — ткнул он пальцем под Киев, — Белая Церковь.

— Знаю.

Некоторое время они молча стоят перед картой, будто за этим бумажным листом, приклеенным к стальной переборке балтийского тральщика, распахнулись сухие степи юга и стелется и клубится черный дым…

— Вот что, Михал Давыдыч, — говорит Балыкин. — Надо нам усилить воспитание ненависти. Всю агитработу на это нацелить. У Ванды Василевской, помнишь, как было сказано в статье: «Мера нашей любви к родине — сила ненависти к врагу». Надо статьи Эренбурга в «Красной звезде» использовать для громких читок. Очень здорово пишет. Читал в последнем номере его статью «Отобьем!»? Объяснять надо людям, что против нас воюет не просто армия противника, а свора убийц, палачей… Псы кровавые… — Балыкин с силой сжал кулак.

Уманский посмотрел на его лицо с выпятившейся тяжелой челюстью. Таким — грозным — он Балыкина еще не видел.

Ночи становились все темнее, и эта ночь, когда «Гюйс» вышел в море, была уже почти черна. Свежел норд-вест. Покачивало. Облачность была небольшая, в небе высветилась золотая скобка. Свет новорожденного месяца еле заметно золотил вспыхивающие волны.

«Гюйс» шел с тралом во главе маленького каравана. За ним шли одна за другой, в кильватер, две подводные лодки, правее держались три морских охотника. Утонул во мгле Котлин. Слева виднелся берег. Это была обычная дорога — шли южным фарватером, прижимаясь к берегу Ораниенбаумского плацдарма, к батареям Ижорского укрепленного сектора.

Залив здесь сужается и просматривается с обоих берегов.

Справа, на финском берегу, вспыхнули голубые точки прожекторов. Подвижные лучи заходили впереди по курсу каравана, на пределе тающего света обшаривая Красногорский рейд.

— А я уж думал, финики заснули, — проворчал Козырев, наведя бинокль на Северный берег.

Луч скользнул по тральщику, обдал на мгновение голубоватым неживым светом, проскочил дальше, к темным корпусам лодок… вернулся к «Гюйсу»…

Уже шли Красногорским рейдом, и уже, надо полагать, на Красной Горке комендоры стояли у своих дальнобойных пушек. За кормой у морских охотников заклубились дымы, — медленно растекаясь, они беловатой кудрявой завесой прикрыли лодки справа. И тут же вспыхнули на Северном берегу почти одновременно три огонька, три хлопка донеслись — и сразу вой приближающихся снарядов. Впереди вымахнули с грохотом три белесых всплеска.

Ну что же ты, Красная Горка?..

Разрывы снарядов теперь вспарывают воду с недолетом, где-то между тральщиком и головной лодкой… Глухой стук долетевших до «Гюйса» осколков… Как бы не накрыли лодки третьим залпом…

Ага, проснулась Красная Горка! Ударила поблизости башенная артиллерия, выхватив мощными вспышками лес на Южном берегу. Над головой — шелест уходящих тяжелых снарядов. Долетает с Северного берега тройной удар разрывов. У красногорцев финские противолежащие батареи пристреляны. Прожектора тоже. Само собой, и финны пристрелялись. Несколько минут идет артиллерийская дуэль между Северным и Южным берегами. Будто под аркой баллистических кривых караван проходит Красногорский рейд, и вскоре стихают за кормой громы ночного боя. Снова корабли объемлет тишина…

Весь следующий день стояли у лавенсарского пирса. Было два воздушных налета. Перед вечером с северо-запада донеслась отдаленная пальба — это, видно, опять морские охотники в дозоре схватились с шюцкоровскими катерами. Очень усилилась в заливе катерная война. А все из-за подлодок, выходу которых в открытое море стремился помешать противник.

В вечерней оперативной сводке Совинформбюро сообщило, что наши войска оставили Кантемировку и вели бои в районе Богучар. Теперь у Балыкина не осталось сомнений: вал немецкого наступления на юге захлестнул Россошь. Ведь Богучар — дальше, восточней…

Когда в июле прошлого года он отправлял Юлю с девочками из Кронштадта, он сказал: «Юлька, это ненадолго. Мы их к зиме разгромим, ну, может, к весне». Юле не хотелось уезжать в Россошь: «Чего я там не видела? Где я с девочками помещусь?» У ее родителей дом был маленький, в две комнаты, там старики жили и Юлин старший брат с семьей, — и верно, как туда втиснуться Юле с двумя дочками? «Ну, — сказал Балыкин, — у матери моей поживешь. Я напишу ей». — «Не хочу у твоих жить», — сказала Юля. Она с матерью Балыкина не очень ладила, но это еще ничего, она с Веркой, младшей сестрой Николая Ивановича, была на ножах. Трудный характер у Юли, всюду она требует справедливости, никому поблажек не дает. «Юлька, — сказал он, — ты мне не разводи „хочу — не хочу“. Перезимуешь у моих, а там я за тобой приеду, обратно в Кронштадт заберу». Юля вздохнула: «Да почему ты нас гонишь из Кронштадта?» — «Тут будет трудно, Юлька, бомбежки будут, — сказал он. — Тут же морская база. О девочках подумай». Это и был решающий аргумент в пользу эвакуации — девятилетняя Нина и семилетняя Аллочка. Юля увезла их в Россошь.

Ни в каком дурном сне не мог увидеть Балыкин, что вой на докатится до Россоши…

Спустя неделю «Гюйс», вернувшись в Кронштадт, ошвартовался у стенки Усть-Рогатки. После похода всегда много дел — тут подкрутить, там почистить, сальники сменить, корпус осмотреть — и все такое. Перед обедом Балыкин отправил корабельного почтальона на почту. Он ждал писем — была у него надежда, что Юля с девочками сумела вовремя уехать из Россоши. Понимала же она, что ей — жене комиссара — при немцах несдобровать. Очень он надеялся на Юлькин здравый смысл и расторопность.