Малиновский. Солдат Отчизны - Анатолий Тимофеевич Марченко

В небольшом повествовании таилось нечто загадочно-пронзительное, выходящее за рамки сюжета. А сюжет состоял в том, что некий командарм Николай Иванович Гаврилов по приказу свыше, срочно прервав лечение на Кавказе, прибывает в Москву, где ему предписывается столь же срочно лечь на операцию по поводу язвы желудка. Причём сам Гаврилов, почувствовав улучшение здоровья на курорте, от операции отказывается. Результат: командарм гибнет под скальпелем хирурга. Каждый, кто более или менее был посвящён в события прошлых лет, сразу же распознавал в Гаврилове председателя Реввоенсовета и наркома по военным и морским делам Михаила Васильевича Фрунзе. Книга была написана через два с небольшим месяца после смерти Фрунзе на операционном столе. Ходили слухи, что Михаила Васильевича принудил лечь на операцию не кто-нибудь, а сам Сталин. В повести он скрывался под личиной «негорбящегося человека», что придавало повествованию особое, почти мистическое звучание.

Эту повесть Родион Яковлевич дал Наташе, присовокупив: «Даю при условии, что обязательно прочтёшь». Он не пояснил, почему надо обязательно прочесть, но по серьёзному выражению его лица дочь поняла, что это действительно важно и нужно.

«Непогашенная луна» поразила Наташу своей необычностью, умением автора передать на малом количестве страниц трагическую судьбу человека и особенно описанием города, в котором, казалось, господствовала тьма, изредка прорезаемая тусклым светом уличных фонарей. Она спросила:

— Это правда?

Отец, поняв, что повесть не оставила её равнодушной, коротко ответил:

— Неправду так далеко не прячут.

...Родион Яковлевич не раз перечитывал отдельные страницы повести. Особенно часто вот эту:

«Это был человек, имя которого сказывало о героике всей. Гражданской войны, о тысячах, десятках и сотнях тысяч смертей, страданий, калечеств, холода, голода, гололедиц и зноя походов, о громе пушек, свисте пуль и ночных ветров, о кострах в ночи, о походах, о победах и бегствах, вновь о смерти. Это был человек, который командовал армиями, тысячами людей, который командовал победами, смертью: порохом, дымом, ломаными костями, рваным мясом, теми победами, которые сотнями красных знамён и многотысячными толпами шумели в тылах, радио о которых облетало весь мир, теми победами, после которых — на российских песчаных полях — рылись глубокие ямы, в которые сваливались кое-как тысячи человеческих тел. Это был человек, имя которого обросло легендами войны, полководческих доблестей, безмерной храбрости, отважества, стойкости. Это был человек, который имел право и волю посылать людей убивать себе подобных и умирать...»

— А кто этот «негорбящийся человек», ты понял? — опасаясь, что отец не ответит, осторожно спросила Наташа.

— Думаю, что ты и сама поняла.

— Да. Но зачем же этот «негорбящийся человек» послал Гаврилова на верную смерть? Ведь он столько фронтов прошёл, много раз был ранен, под пулями выжил. А тут...

— Выходит, так надо было «негорбящемуся человеку». Действительно, очень странная эта настойчивость: ложись на операционный стол, и всё тут. А ты обратила внимание, как писали газеты? «Приезд командарма Гаврилова. Сегодня приезжает командарм Гаврилов, временно покинувший свои армии для того, чтобы оперировать язву в желудке». И следом за этим: «Здоровье товарища Гаврилова вызывает опасение», но «профессора ручаются за благоприятный исход операции». Невольно приходишь к мысли, что вся эта затея с операцией заранее продумана и тщательно срежиссирована!

— Но это же ужасно! — воскликнула Наташа в смятении. — Ведь этот «негорбящийся человек» прошёл войну вместе с Гавриловым и вроде бы стал его другом.

И настойчиво убеждает командарма лечь на операционный стол! И ещё старается доказать, что операция нужна, чтобы сберечь геройского военачальника для республики. И убеждает Гаврилова, что через месяц после операции тот будет на ногах. Как всё это цинично и подло! Командарм ещё не лёг на операцию, а ему уже вынесен приговор!

«Верно мыслит...» — Родион Яковлевич посмотрел на дочь тем тёплым взглядом, каким смотрят отцы на детей, которые оправдывают их надежды.

— А какой в повести город! Страх берёт! «Жёлтый, в туманной мути день», «город заплакал мутными слезами фонарей...» Это слёзы людей, ведь правда? Или вот: «С холма над городом виден был на несколько моментов весь город, — там, внизу, в тумане, в мутных огнях и отсветах огней, в далёком рокоте и шуме, город показался ему несчастным». Как Пильняк повторяет слово «мутный»! Город и тот жалеет командарма. А в день его смерти выпал снег.

Родион Яковлевич глянул в окно: он любил смотреть на звёздное небо в бинокль, который постоянно лежал на подоконнике, — Взгляни, Наташа, звёзды мерцают, будто плачут. — Но, не желая, чтобы дочь перед сном была охвачена грустью, поспешил перейти на обыденное. — Впрочем, дочура, давно пора спать, за полночь перевалило. А завтра, между прочим, и у тебя, и у меня — рабочий день.

Наташа тоже выглянула в окно.

— Папа! — вдруг взволнованно воскликнула она. — Там же не только звёзды! Там и луна! Та самая! Непогашенная!

Полная ярко-жёлтая луна и впрямь сияла на небе, упиваясь своей властью над миром, как сказочная королева. Непогашенная луна! А кто может её погасить?

19

Военный парад на Красной площади в Москве 7 ноября 1966 года, который принимал министр обороны Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский, стал последним в его жизни парадом, и он предчувствовал это.

Утро в день парада было промозглым и холодным. По брусчатке лисьими хвостами стелилась позёмка. Небо всей своей мрачной толщей плотно нависло над площадью, казалось, что оно, это небо, навсегда похитило у людей солнце.

Едва часы на Спасской башне бесстрастно пробили десять, как прозвучали фанфары, и линейные, чётко печатая шаг, синхронно застыли на своих местах. В тот же момент из Кремля выехала машина с удлинённым кузовом и открытым верхом, в которой недвижно и строго стоял министр обороны. Навстречу ему двинулась такая же машина с командующим парадом. Машины сблизились в центре площади, в репродукторах прозвучал рапорт. Затем обе машины — одна впереди, вторая чуть в стороне — направились вдоль длинного воинского строя, протянувшегося к Историческому музею, время от времени останавливаясь то перед одной, то перед другой колонной. Министр обороны здоровался с участниками парада и поздравлял их с праздником. В ответ раздавалось звучное ответное приветствие и мощное «ура!», раскатами гремевшее над площадью.

Закончив приветствия, Малиновский подъехал к Мавзолею и, выйдя из машины, стал подниматься по ступенькам на трибуну.

Всё было как всегда, но внимательный взгляд мог бы заметить, что в этот раз министр обороны несколько медленнее, чем обычно, словно превозмогая боль, поднимается со ступеньки на ступеньку. Впрочем, даже тех,