Аденауэр. Отец новой Германии - Чарлз Уильямс

Ни один из этих аргументов не был основан на реальных фактах. Что касается советских войск в восточной зоне, а впоследствии — в ГДР, то они имели вполне определенные задачи чисто оборонительного характера. Недавно опубликованный «Оперативный план действий Группы советских оккупационных войск в Германии» от 5 ноября 1946 года неопровержимо свидетельствует об этом. Впрочем, о том же говорит и давно известный факт демонтажа второй колеи на железнодорожных магистралях восточной зоны — ГДР. Это было сделано, разумеется, потому, что рельсы были нужны для советских железных дорог; ясно, однако, что тем самым сильно уменьшались возможности массированной переброски советских войск для наступления на Запад; вывод отсюда может быть только один: такое наступление вовсе и не планировалось. Можно согласиться с мнением российского историка И.И. Орлика, которого мы уже цитировали выше в связи с историей о диалоге Сталин — Буденный: «В конце 40-х — начале 50-х годов, в самом начале холодной войны, от Советского Союза не исходило никакой военной угрозы Соединенным Штатам и Западу в целом». Другими словами, возможно, что цифры оценок военного потенциала советских вооруженных сил, которые Шпейдель и Хойзингер докладывали Аденауэру, а Гелен — в Вашингтон, были недалеки от истины, но это никак не означало истинности их оценок советских намерений. Страхи Аденауэра были, таким образом, безосновательными.

То же можно сказать и о его тезисах насчет вторжения в ФРГ Народной полиции ГДР или о подготовке коммунистического путча. Такие операции, естественно, не могли планироваться без согласия Москвы. Между тем, как свидетельствует хранящийся в Архиве внешней политики Российской Федерации протокол конференции министров иностранных дел восьми стран восточного блока, которая проходила в Праге 20–21 ноября 1950 г., руководитель советской делегации Молотов весьма холодно отреагировал на попытки представителей Польши, Румынии и ГДР усилить в тексте заключительной декларации критические выпады в адрес политики ФРГ и лично Аденауэра. Когда польский министр иностранных дел предложил добавить в текст заключительного документа формулировку о том, что бывшие генералы вермахта, участвующие в разработках планов «ремилитаризации» Западной Германии, все без исключения являются «военными преступниками», Молотов прочел целую лекцию о том, что нельзя всех их стричь под одну гребенку, что, в частности, военный советник канцлера Шверин «не из самых крайних гитлеровцев», поскольку он участвовал в заговоре 20 июля, и т.д. Молотов подчеркнул, что в представленном советской делегацией проекте «нет ни слова критического, ругательного в отношении правительства Аденауэра. Мы считаем, что наш документ должен быть направлен против трех оккупационных держав — США, Великобритании и Франции… Правительство Аденауэра мы нигде не затрагиваем непосредственно. Больше того, в наших конкретных выводах, пункт четвертый, мы как бы приглашаем это правительство участвовать в учреждении Общегерманского учредительного совета[34]. Нам нецелесообразно переходить к критике «западногерманского правительства», «боннского правительства», а все внимание следует сосредоточить на критике трех держав — оккупантов Западной Германии». Правда, тот же Молотов, обращаясь к министру иностранных дел ГДР Дертингеру, сказал, что «конечно, это не мешает германской делегации вести свою борьбу против правительства Аденауэра», но ясно, что мыслилась чисто пропагандистская борьба, никак не вооруженная.

В общем, можно сказать, что западные страхи насчет «агрессии с Востока» были необоснованны. Это, однако, не означало, что их не было. Именно эти страхи побудили Трумэна буквально накануне нью-йоркской конференции одобрить план мероприятий но включению западногерманских военных контингентов в структуру НАТО и заявить о

Четвертое. Создание па паритетных началах из представителей Восточной и Западной Германии Общегерманского учредительного совета, который должен подготовить образование Временного демократического миролюбивого общегерманского суверенного правительства и представить соответствующие предложения на совместное утверждение правительств СССР, США, Великобритании и Франции и который впредь до образования общегерманского правительства должен быть привлечен к консультациям по выработке мирного договора». (См. Советский Союз и вопрос о единстве Германии и мирном договоре с Германией. М., 1952, с. 77–78.) наращивании вооруженных сил США в Европе. Сама эта конференция, прошедшая в сентябре 1950 года, в своих решениях воплотила в жизнь многое из того, что содержалось в аденауэровских меморандумах, переданных с Макклоем. Федеративная Республика была признана в качестве единственно законного правительства Германии, ей разрешалось создать министерство иностранных дел и посольства за рубежом. Были сняты ограничения на выпуск стали. Все это были последствия корейского шока, и Аденауэр мог поздравить себя с успехом.

К его вящему разочарованию, однако, три министра не пошли на удовлетворение в полном объеме его запросов в военной области. Было разрешено лишь создать силы федеральной полиции численностью в тридцать тысяч человек. Трудно было понять, какие стратегические задачи можно было решать этими силами, но большего достичь не удалось из-за позиции французов. С другой стороны, с точки зрения министра внутренних дел Хейнемана, это был чересчур далеко идущий шаг в сторону перевооружения Западной Германии, которое он с самого начала отвергал в принципе. Хейнеман подал в отставку, Аденауэр ее сперва не принял, а затем, наоборот, постарался ускорить уход строптивого министра.

Французская оппозиция военному «вкладу» ФРГ, выявившаяся на нью-йоркской конференции, вызвала серьезную критику со стороны союзников, и в качестве ответа на нее тогдашний премьер-министр Франции Рене Плевен, выступая в Национальном собрании 24 ноября 1950 года, изложил проект создания «европейской армии» во главе с объединенным командованием, которое предполагалось создать по той же модели, что и руководящие органы ЕОУС. По словам Плевена, «контингенты, выделяемые государствами-участниками, будут включены в состав европейской армии на уровне возможно более мелких подразделений». Главная мысль заключалась в том, что такая схема, исключающая создание самостоятельной немецкой военной машины, успокоит и Советский Союз, и французское общественное мнение.

Подлинным автором «плана Плевена» был все тот же Жан Моннэ. Это была не самая удачная из его задумок. Верно: советских лидеров не особенно обеспокоила идея создания некоей невиданной конструкции, историческим прецедентом для которой мог служить разве только легендарный проект возведения вавилонской башни. Возможно, сама перспектива появления на горизонте немецкого солдата с винтовкой, направленной на восток, заставила советских военных заняться лихорадочной разработкой плановых контрмероприятий, но реакция на политическом уровне была менее явной. Архивные материалы советского МИДа говорят скорее за то, что проблема перевооружения Германии привлекла внимание советских разработчиков в первую очередь как отличная тема для развертывания антизападной пропаганды. Что касается французской публики, то ожидаемых симпатий этот план там не вызвал: он был слишком сложен для восприятия «человека с улицы». В английских военных кругах его вообще восприняли как некий курьез.