Гарем Ивана Грозного - Елена Арсеньева

Как ни плохо служили ему соглядатаи и наушники, они все жедонесли весть о том, что в царицыны покои чуть не каждый день хаживала та самаястаруха-знахарка, которая однажды уже стала причиной размолвки между государеми его супругою – в день знаменитой казни на Красной площади. Об истинном смыслеэтой «размолвки» знал только дохтур Елисей, остальные же думали, что царюпросто не по нраву доверчивость царицы к старым бабкам-ворожейкам. Но когдагосударь отбыл из Москвы, надолго покинув жену, Марья Темрюковна вновь началазазывать к себе знахарку. Приходила та дважды в день: рано поутру, порою еще дозавтрака, и поздно вечером, когда царица уже ложилась почивать. Оставаласьнаедине с государыней недолго; уходила поспешно, особенно вечером. И после еепосещений в покоях царицы было тихо-тихо: никаких шумных игрищ сдевками-голубками, и песен по ночам не пели, и плясок не плясали. Наверное,ворожейка навевала Марье Темрюковне спокойный и крепкий сон…

Прослышав про это, Бомелий задумался. Возможно, старухаобнадеживает доверчивую Кученей насчет возможного материнства? Дурачит ейголову, выманивает денежки и подарки? И царица снова возмечтала о троне, накотором вскоре окажется одна – или в обнимку с любимым братцем?

Бомелий отлично помнил историю Марии Кровавой, своднойсестры и предшественницы королевы Елизаветы на английском троне. Желание родитьнаследника превратилось у нее в навязчивую идею, до такой степени поглотившуювсе ее чувства, что у королевы иногда и впрямь прекращались женские очищения,начинал пухнуть живот… пусть даже супруг ее, герцог Филипп, месяцами не посещалее ложа! Что, если старуха-знахарка уже внушила царице, будто она беременна иблизки исполнения ее мечтаний? Вполне можно поверить во что угодно, особенноесли твердить себе это утром и вечером!

Утром и вечером… Старуха приходит утром и вечером, но уходитпочти тотчас…

Бомелий нахмурился. Слишком смелая мелькнула у него догадка.Нет, хоть царица и осталась по сути своей все той же полудикой горской княжной,какой была прежде, она вряд ли вновь решится на такую неосторожность. Хотя ейже закон не писан! И всем известно: когда кота нет дома, мыши гуляют по столу.

Она что, влюблена?! Но в кого, Господи помилуй? Двор еесостоит почти исключительно из женщин, разве что несколько мальчиков не старшедесяти лет прислуживают за столом. Изредка мелькают дьяки, подьячие, государевыпосланные, стражи, но общение с ними так кратко, что и двумя словами некогдаобменяться. Правда, Бомелий заметил один или два лукавых взгляда, брошенныхцарицею на боярина Федорова-Челяднина, который, по приказу государя,сопровождал Марью Темрюковну и прибыл вместе с ней в Александрову слободу, ноне могла же в дороге завязаться меж ними любовная интрига! Федоров-Челяднин,конечно, видный, можно сказать, красивый, моложавый мужчина, но он же не самоубийца,чтобы осмелиться…

Нет, глупости. Причина блаженства Кученей в чем-то другом.Но вот в чем?!

Может быть, радуется, что увидит брата? Михаил Темрюковичприбыл сюда двумя-тремя днями раньше сестры, тоже довольнехонький. Ходят слухи,будто он намерен жениться. Следовало бы ожидать, что известие об этом приведетКученей в ярость, а она цветет, как мак. Или еще ничего не знает о грядущейсвадьбе? Впрочем, черт ли разберет этих азиатов!

Бомелий еще раз выразил царице восхищение ее необыкновеннойкрасотой, сообщил, что состояние здоровья прекрасное, и покинул женские покои.Пришло время идти к государю: тот настаивал, чтобы архиятер непременно посетилего после того, как побывает у царицы. Государь также потребовал, чтобы Бомелийприсутствовал нынче за ужином, и хотя тот не любил пьяных русских сборищ,вынужден был согласиться.

* * *

– А что, Иван Петрович, – приветливо спросил государь, –хотел бы ты быть царем?

Федоров-Челяднин осторожно положил на блюдо утиную ножку, скоторой обгладывал нежное, хорошо вываренное мясо, утер рот и пальцы вышитойшелковой ширинкою и только тогда привстал для ответа. Как ни тянул он время,ничто путное на ум не пришло. А все пирующие, как назло, притихли, уставилисьна него выжидательно. Больно вопрос дурацкий, не знаешь, что и сказать! «Нет» –на смех подымут, потому что не бывает таких дурней, которые отказались бы отцарской власти, «да» – опять же обсмеют: куда ты, мол, со свиным-то рылом! Аеще хуже, воспримут это «да» как покушение на царский трон. Скажут: стакнулсяты с князем Владимиром Андреевичем, о котором опять поползли по Москве разныедурные слухи. Дескать, никак он не может успокоиться и на своем нижегородскомвоеводстве замышляет отравление государя.

Словом, Федоров не знал, что ответить. Поэтому он еще разпоелозил ширинкою по бороде, якобы смахивая последние крошки, и уклончивомолвил:

– А на что мне, батюшка, такими мыслями головку засорять,коли ты у нас есть? Ты на престоле сидишь – ты и царь!

Помещавшийся слева от Федорова князь Афанасий Вяземскийхмыкнул: ловко вывернулся боярин! Сидевший справа Басманов-старший лукавоприщурился и снова принялся за еду. А государь разочарованно воскликнул:

– Что ж по-твоему: царь только тот, кто сидит на престоле?Не-ет, это было бы слишком просто! Ну вот поди сюда, Иван Петрович, сядь на моеместо. Посиди, а потом расскажешь нам, почувствовал ли ты себя царем.

«Что это с ним? – недовольно подумал Федоров. – Эк его разбирает!Вроде бы и не пьян, а пристал как банный лист!»

Царь и в самом деле был трезвехонек: Федоров не раз видел,как он легким движением останавливает Федьку Басманова, нынче прислуживавшегоему за столом и частенько наклонявшегося, чтобы наполнить цареву чару. Но чаратак и оставалась пустой. Другим пить, впрочем, не мешали, и у Ивана Петровичауже немало пошумливало в голове, а ноги плохо слушались. Настолько плохо, чтоон даже запнулся перед малым троном, который был нарочно слажен в Александровойслободе под полное подобие большого, стоящего в Кремле, в Грановитой палате, ив отсутствие царя строго-настрого охранялся его рындами,[68] чтобы никто непосмел посягнуть на сие высокочинное седалище. Тот, настоящий, московскийцарский трон был, правда, вырезан из драгоценной, на вес золота, слоновойкости, ну а этот, малый, – из какого-то редкостного белого дерева, но всеравно: сходство было полное. Словом, запнулся Федоров-Челяднин, едва нерастянулся, однако, подхваченный под локоток проворным Федькою Басмановым, всеже на ногах устоял, только высокую тафью сронил.

– А не беда! – весело вскричал царь, сам подымая тафью иударяя ею об коленку, чтобы сбить пыль. – Федька! Облачение государево!