Маруся. Столичные игры - Галина Гончарова

Само упоминание о роде сотрут.

Дураков нет – так подставляться. Получится у тебя или нет – еще вопрос. Но даже если получится – для ГБ делом чести будет развесить твои кишки по березкам.

На такое может решиться…

– Кто это был?

– Шуйские.

Все верно.

Те, кому терять нечего. Их и так уже – того-с. И по березкам развесят, и уничтожат, и памяти не оставят. Правильно ли это?

С моей точки зрения – да. Я же тут чуть не померла? Я и имею право на претензии.

– Игорь Никодимович, я не знаю, как я так. Я была без сознания, так что не в ответе за происходящее. А в опытах я уже согласилась поучаствовать.

– Хорошо. То есть жаль, конечно, что вы ничего не знаете, Мария Ивановна…

– Жаль, – эхом повторила я.

– Поправляйтесь. Мы еще побеседуем – позднее.

– Хорошо, Игорь Никодимович.

Романов ушел, а я откинулась на подушки и задумалась.

Хотя чего тут думать?

Все просто.

Полгода – и рвем когти из столицы. Ну ее к лешему! Надоело мне тут. То замуж пытаются выдать, то убить… Лучше уж в Березовский. Там тихо, спокойно и тепличка есть. И грядки.

Домой хочу.

До-мой.

Так я и заснула с этой мыслью, не дождавшись Александра.

* * *

– Маша!

– Машенька!!!

– МАМА!!!

Самые лучшие в мире голоса.

И самые лучшие слова.

Я приподнялась в кровати – и тут же стекла обратно, молясь, чтобы не побледнеть слишком сильно. Больно, ёж…

Даже очень больно.

Ну ничего, преодолеем. Раньше хуже было, я и ресницей двигать не могла, тут же в обморок стекала. А сейчас даже сидеть пробую…

Издырявило меня так, что ей-ей, решето отдыхает. Родных ко мне пустили только через две недели. А могло бы и не случиться, если б я все доработала! Сама виновата!

Вот выйду – займусь проблемой вплотную!

Даешь кевлар!

Правда, кроме формулы я ничего и не знаю, ну и ладно! Остальное додумаем по ходу действия. А если что – отпихаюсь лапами. Вон, помню, рассказывали, какой-то мужик формулу бензола открыл спросонок.[17] Что он увидел во сне?

Трех обезьян, которые за ручки держались.

И готово.

Хотя… в те года и героин от кашля продавали, и кокаин от нервов, и абсентом баловались, и опиумом лечились…

Вопрос: что кушал перед сном великий химик? От какого средства он словил такой прилив гениальности?

С другой стороны, а я чем хуже? До сих пор живу на болеутоляющих.

– Маша!!!

Других слов Ване и не нужно было – все заменяло сияющее лицо брата. Счастливое, довольное, радостное – его мир встал на место. И Петя…

А малышня вообще верещала что-то невразумительное и пыталась влезть мне на голову. Братья с трудом удерживали детей.

Сестра милосердия смотрела недовольно, но не вмешивалась. Пару раз у нас уже возникли споры, и я победила по очкам. Пришлось тетке смириться и не шипеть лишний раз в мою сторону. Сейчас она тоже пофыркала бы на меня, но не хотела скандала.

Порядок в палате воцарился минут через десять.

Когда я всех натискала, умилилась подросшему Андрюшке и порадовалась тому, что Нил осваивает буквы. Да, он уже взрослый, уже половину алфавита знает.

Умничка моя…

– Тебя скоро выписывают?

– Думаю, через месяц-полтора, – призналась я. – Продержитесь?

– Мы приходить будем. Каждый день.

Лицо сиделки было неописуемо.

– Приходите, – вальяжно разрешила я.

Должно у меня быть хоть что-то приятное?

* * *

Могу на своем опыте заверить, выздоровление – не самое приятное дело.

Хотя бы потому, что тебе зверски больно.

Понимаешь, что дело не так плохо, что ты идешь на поправку, но ведь все равно больно! Это в кино показывают, как сразу после операции двигаются больные. Бодренько так, может, опираясь на палочку (обязательно элегантную, с набалдашником), картинно поскрипывая тщательно отбеленными зубками.

В жизни все печальнее.

Мне было больно – всё.

Стоять, лежать, сидеть, сгибаться, разгибаться… когда я попробовала выпрямиться в первый раз – почти стекла на пол и несколько минут пыталась понять, где у меня ноги, где голова.

Но – не сдалась.

Вперед и только вперед, вот мой девиз.

После того как я очнулась, позволила себе пролежать два дня. Вот тот, в который я себя осознала, – и следующий.

Из-под меня таскали судно, меня обтирали тряпочкой, а я лежала и все яснее понимала – сейчас или никогда.

Как только расклеишься, как только позволишь себе распуститься… готово! Вконец киселем растечешься, век себя в форму не соберешь!

И на шестой день я попробовала сползти с кровати.

– Да вы что! Барышня!!! – офигела сиделка.

Ага, как же!

Я специально выбрала момент, когда ни ее, ни Александра рядом не было. Она вышла за завтраком, а Сашу я отослала на минуту, купить свежую газету.

И попробовала сползти с кровати.

Ощущение было – как будто у меня внутри катается стадо голодных ежиков. И они своими колючками мне елозят по внутренностям, уже на терке все натерли… с-сволочи…

Ничего!

Очень осторожно, очень бережно переваливаемся на бок, авось там печенкой ежей придавит, потом подтягиваем колени повыше – и спускаем на пол обе ноги одновременно. Есть?

Половина дела сделана, теперь надо поднять верхнюю часть тела. Это сложнее, но я использовала стоящий рядом с кроватью стул. Вцепилась в спинку – благо настоящий, дубовый, фиг подвинешь, откуда только взяли, – и кое-как поднялась.

И осознала себя сидящей на кровати.

Теперь так же вцепиться в стул и начать вставать.

Вот на этом мои подвиги и кончились, потому как влетела сиделка, уронила поднос с завтраком, а я, от избытка усилий, опять стекла вниз.

Больно.

Визгу бы-ыло…

Но в итоге мы с врачами разошлись взаимозачетом.

Они не мешают мне, а я стараюсь себя не угробить. Не могу сказать, что обе стороны были довольны, но – переживут. Я же терплю их заботу?

Сиделка меня вообще раздражала. Я что – калека?