По тонкому льду - Георгий Брянцев

– Мне думается, что об этом лучше всего спросить его самого.

– Думается, думается… Я могу сделать так, что вам вообще нечем станет думать.

– Я его, этого Райнеке, не приглашал.

– Но на вашей шее сидит девка, которая…

– Моя шея, – шевельнул головой Полонский, – тонка для того, чтобы на ней кто-либо сидел.

– Для петли неважно, какая она у вас: тонкая или толстая. Тонкая даже лучше. Райнеке завлекала в дом ваша девка.

– Ложь! – сказал Полонский. – Она боялась его.

Штурмбаннфюрер решил выложить свой последний козырь и спросил:

– Вам известно, что убитый ротенфюрер Райнеке подобран вблизи вашего дома?

– Неужто! – выпрямился старик и осенил себя крестом. – Вот уж кому я не пожелаю царствия небесного.

Земельбауэр опять откинулся на спинку стула и застыл, покусывая нижнюю губу. Этот немощный, бессильный старик говорил все, что хотел.

– Он идиот, – пробормотал штурмбаннфюрер после долгой паузы. – Его можно жарить на угольях, а он будет в ладоши хлопать. Попадались мне такие.

Или он не понимает, куда попал? Что с ним делать? Позвольте!.. Скажите ему, что я прикажу сейчас приволочь его шлюху. Эту Любу. С нее и надо было начинать. И скажите, что уж ей-то придется заговорить так, как нам хочется.

Я перевел.

Полонский горько усмехнулся, одарил меня укоризненным взглядом и произнес:

– Скажите своему шефу, что за моей дочерью ему надо будет съездить в Германию. Она там. Давно. Полгода. Если только еще жива.

Сострадание к старику сжало мое горло.

– Кончайте! – взвизгнул гестаповец. – Переведите ему протокол. Пусть подпишет.

– Не стоит, я сам прочту, – сказал вдруг на чистом немецком языке Полонский. – Я сам умею. Я бывал в Германии. Дрезден, Мюнхен, Кельн, Лейпциг, Франкфурт. Я пел. Мне аплодировали!

– А что же вы ломались? – взорвался Земельбауэр.

– Меня не спрашивали. И потом, я бы все равно отвечал только по-русски.

Когда затихли звуки его шагов, штурмбаннфюрер вскочил, прошелся по комнате, плюнул с остервенением.

– Ну, знаете ли! Если бы он не перекрестился…

Что было бы, он не договорил. Вспомнил о моем присутствии, подумал и произнес уже спокойно:

– Вы тоже свободны.

С облегченным сердцем я покинул гестапо.

На дворе стоял последний зимний месяц, но снег еще звонко поскрипывал под ногами.

Свернув за угол, я увидел бредущего Полонского. Он, как слепой, ощупывал палкой дорогу и медленно и осторожно ставил ноги. Около витрины, на которой обычно вывешивалась местная газета, он остановился. Но не затем, чтобы прочесть ее, а чтобы передохнуть.

Мне захотелось пожать руку этому смелому человеку. Я подошел к нему вплотную и тихо сказал:

– Я горжусь вами. Разрешите? – протянул я руку.

Старик взглянул на меня и сейчас же отвернулся. И в глазах его была не ненависть, даже не отвращение, а скорее всего брезгливость.

Рука моя упала. Что-то обожгло сердце, точно огнем. Вжав голову в плечи и стараясь не смотреть в лица прохожих, я быстро зашагал своей дорогой.

Вечером я встретился с Костей и передал ему для Наперстка радиограмму за подписью Перебежчика. В ней было сказано:

"В ночь с восьмого на девятое вывозятся для выброски на нашу территорию завербованные мною и обученные гауптманом Штульдреером «агенты» абвера: Чекунов Василий Тарасович, кличка Кипарис, Огарков Петр Данилович, кличка Реванш, и Криволапое Александр Федорович, кличка Проходящий. Общий пароль: "Дело идет к весне". Приземление намечено на отрезке желпути Плавск-Чернь между часом и двумя ночи. Желательно встретить".

А Костя передал радиограмму, адресованную Андрею:

"Первое: Освобождение Солдата от руководства группой и ваше назначение одобряем.

Второе: Поздравляем Перебежчика, Цыгана, Костю, Усатого и Наперстка с награждением орденом Отечественной войны второй степени. Аристократ награжден посмертно.

Третье: Розыск оберштурмбаннфюрера Себастьяна Андреаса прекратите. Он был Is Энске в декабре прошлого года пролетом и сейчас находится в Берлине. О выезде его в Энск уведомим".

Неспроста я согласился идти с Костей на операцию. Это было необходимо мне как разведчику, как участнику боевого подполья. Демьян сказал мне однажды: "Чтобы эффективно командовать людьми, надо не только знать, что они делают, но и уметь это делать самому". Правильная мысль.

План налета на дом с архивами вызревал долго. Все это время объект находился в фокусе нашего внимания Мы тщательно готовились, стараясь не упустить ни одной детали, которая могла бы потом помешать нам. И вот подошел срок. Он пал на семнадцатое февраля. Эх, если бы у меня осталась хоть одна из тех замечательных «зажигалок»! Как бы это облегчило нашу работу… Но, увы, последние я отдал под Новый год Трофиму Герасимовичу. В нашем распоряжении был только бензин – три фляги бензина. Бензин, конечно, тоже горит, но это не то… Далеко не то.

Погода изменилась. Температура поднялась почти до нуля. Дороги развезло, точно весной.

Вечером, без нескольких минут одиннадцать, я выбрался на Административную улицу – параллельную Восточной. Засел в развалинах четырехэтажного жилого дома, разрушенного бомбой. Здесь мы договорились встретиться с Костей.

Город спал. С неба сыпались снег и дождь. Было сыро, слякотно и холодно.

В одиннадцать Костя не пришел – подобного с ним никогда не случалось. Я высунул голову, В провале улицы маячила беленькая точка. Иногда она становилась ярче, потом меркла и наконец исчезла. Кто-то курил. Возможно, Костя. Напрягая до боли зрение, я всматривался в темноту. Послышалось шлепанье сапог. Звуки приближались. По тротуару, в каких-нибудь десяти шагах от меня, прошли люди. Я услышал немецкую речь. Патруль!

Не успели затихнуть шаги, как рядом со мной возник Костя. Будто из-под земли выскочил.

– Видели? – тихо спросил он. – Четыре эсэсовские морды сразу. Чуть не напоролся, пришлось дать задний ход. А погодка, а? Заляпаемся как черти.

В этом был весь Костя. Идя на трудное, опасное, связанное с риском для жизни дело, он мог говорить самое обыденное. Неужели важно: забрызгаемся мы или нет?

– Хлопцы где? – спросил я.

– На постах. Все в порядке.

Речь шла о двух ребятах из группы Кости. Они должны были дежурить неподалеку от дома и в случае опасности предупредить нас.

Костя присел на корточки у моих ног и полез за пазуху.