Краткая история Лондона - Саймон Дженкинс

Лондон – конгломерат подобных контрастов, и я признаю, что в этом отчасти состоит его очарование. Это средоточие разнообразия и эксцентричности: лондонцы привыкли к несовместимым уличным ландшафтам, к вечному спору настоящего с прошлым. Все города являются продуктом борьбы этих сил, борьбы потребностей рынка недвижимости с усилиями властей направить этот рынок на достижение какой-то более глобальной цели. Лондон был необычен изначально. Он зародился не как крепость или оплот религии. Его целью была торговля, и потребности торговли определяли его разрастание в давние времена. Власти пытались регулировать это разрастание, но без особого успеха. Как сказал о Лондоне своего времени живший в XII веке Уильям Фицстивен, «город поистине великолепен – когда у него хороший правитель»[179]. Но последнее бывало редко.

Со времен Тюдоров город всегда был озадачен вопросом, как именно следует ему расти дальше. Распланировав первый Ковент-Гарден, Звездная палата предписала конкретную планировку площади и даже конкретного архитектора – Иниго Джонса. Целью одного из первых разрешений, выданных на строительство вокруг Линкольнс-Инн-филдс в 1643 году, было «посрамить алчные и ненасытные предприятия лиц, которые что ни день стремятся заполнить и без того скудный остаток свободного места в этой части города ненужными и не представляющими выгоды зданиями». Под «выгодой» подразумевалась выгода «для общества».

Со времен Великого пожара правительство возложило на себя право лицензировать строительство за пределами Сити, предписывать нормы безопасности улиц и их форму. Его вряд ли заботило здоровье или благосостояние подданных и уж тем более «зловонные ремесла», представители которых самовольно расселялись где придется к востоку от Сити вдоль реки. Но к западу корона сотрудничала с владельцами земли, которой предстояло стать плацдармом для расширения Лондона, чтобы обеспечить «выгоду» для столицы. От планировки Сент-Джеймс-сквер до строительных законов XVIII века и предприятий Джона Нэша и Томаса Кьюбитта – все это время имел место консенсус относительно того, как должен выглядеть Лондон.

Итак, зажиточные горожане наслаждались улицами и домами, которые были, по всей вероятности, чище и просторнее, чем улицы и дома любого другого города мира. Они были построены в классическом стиле, но никогда не были претенциозными – во всяком случае, до эпохи Нэша, – а различные классы недвижимости, утвержденные законом, должны были служить всем классам общества, за исключением самых бедных слоев. Построенные в итоге здания оказались исключительно гибкими в применении, несмотря на колебания рынка недвижимости. Даже сегодня на чердаке где-нибудь на задворках «мьюзов» может скрываться цифровой стартап, а за внешним лоском особняка в Спиталфилдсе – потогонная швейная мастерская. Самые дорогие офисы в мире находятся не в одном из небоскребов Сити, а вокруг Беркли-сквер, застроенной в XVIII веке. Неверно и то, что террасная застройка и площадь-сад служили чисто буржуазным вкусам. Когда в 1984 году Би-би-си искала «пролетарскую» натуру для своей лондонской мыльной оперы «Ист-эндцы», местом действия была выбрана не муниципальная высотка, а вымышленная викторианская «Альберт-сквер»; съемки велись на Фассетт-сквер в Далстоне.

Лондон не спешил переходить от регулирования зданий к демонстрации заботы об инфраструктуре и жилищных условиях бедноты. Здесь критическим моментом стало появление железных дорог, обусловленное рынком. Со времен Великого пожара ничто так не перетряхивало рынок недвижимости, как железные дороги; они-то и обратили внимание общественности на крайнюю бедность, в которой, по данным Мэйхью и Бута, жила тогда четверть лондонцев. С 1840-х по 1880-е годы бушевали споры – сначала о состоянии городского водоснабжения и канализации, а затем о жилье для бедных. В последнем случае первыми отреагировали благотворители и уж затем – медленно и в муках рождавшееся демократическое муниципальное самоуправление. Только с наступлением XX века Лондон получил институты управления, которыми другие города Англии пользовались с 1830-х годов.

Даже и тогда прошло немало времени, пока Совет графства Лондон и столичные боро занялись модернизацией города. А пока растущее желание лондонцев сбежать от трущоб удовлетворялось за счет постоянного расширения в пригороды – «кругов на воде»: город никак особо этому не помогал, разве что обязал железнодорожные компании пускать обязательные «поезда для рабочих». Лондон все рос и рос. За полвека с 1880 года его земельная площадь выросла в феноменальные шесть раз; новые пригороды поглотили почти весь Мидлсекс и части Эссекса и Суррея. Между тем во внутреннем городе происходила «обратная джентрификация» по мере того, как наступал срок окончания первых аренд времен Виктории, и полуразвалившиеся улицы занимали те, кто не мог себе позволить сбежать в пригороды.

В результате все было подготовлено для революции, которую в 1940-х годах начал Аберкромби, считавший Лондон «устаревшим городом» и предложивший перестроить с нуля самые его основы. Лондон, по его словам, нужно было «приспособить к веку моторов», а его исторические кварталы низвести до состояния притягательно старомодных анклавов. Так начался, несомненно, самый деструктивный период в истории Лондона: сотни тысяч лондонских рабочих загнали в муниципальные жилые комплексы, многие из которых были так плохо спроектированы, что потребовали довольно скорого сноса. Разрушались сложившиеся сообщества, выбрасывались на ветер огромные суммы, жителей выселяли из викторианских домов, которые куда дешевле было бы реставрировать. Деморализованные градостроители и обескураженные политики в конце концов признали свое поражение и предоставили рынок недвижимости его собственной судьбе, что в большинстве случаев означало, что он будет определять правила игры без оглядки на что-либо, кроме финансовых интересов. Столица попала из огня да в полымя.

Стратегическое планирование в Лондоне на рубеже XXI века, казалось, почти испустило дух. Никто уже не спорил о том, поощрять или сдерживать продолжающийся рост Лондона. Старые районы, пережившие бомбардировки и Аберкромби, в целом были защищены включением в местные заповедные зоны. Но планирование в более широком смысле ограничивалось документами и благими намерениями. Новый Лондон не проявлял никакой видимой заботы о сочетаемости современных зданий со старыми (что было само собой разумеющимся в зарубежных городах). Высотные здания строились без всякой связи с существующим ансамблем улицы. Почти не предпринималось усилий по регулированию плотности застройки, вида эксплуатации здания и социального состава жителей. Магазины на местных главных улицах оставили медленно умирать. Лондонская «небесная линия» была предоставлена собственной судьбе.

Самые пылкие дискуссии велись о том, кому Лондон «принадлежит». С XIX века большие территории все больше превращались в городки для представителей одного и того же класса. Эта ситуация быстро менялась. В 1960-х и 1970-х годах во многих боро, где проживал средний класс, возникали пятна муниципальной застройки, а ряд районов проживания рабочего класса подвергался джентрификации. Никогда не было вполне ясно ни то, до какой степени эти изменения следовало измерять количественно и регулировать, ни то, на какой теории городской демографии это регулирование должно быть основано.