Русский калибр (сборник) - Пётр Разуваев

Большой самолёт в своё время полностью переоборудовали, но совсем не так, как обычно изображают подобные «авиаяхты». Просторный конференц-зал, в хвостовой части — кабинет отца и несколько личных помещений, небольшая кухня со своим поваром и стюардом — и никаких бассейнов из золота, бильярдных столов и антикварной мебели. Всё подчинялось главному требованию отца: каждая вещь должна быть функциональна и обязана работать на сто процентов. Думаю, что люди также входили в его перечень «вещей». По умолчанию, так сказать. Наш караван остановился у трапа, из микроавтобусов горохом посыпались охранники, занимая круговую оборону. После вчерашнего инцидента с Дашей Рихо содрал с них три шкуры, сам потерял штук восемь и поклялся более никогда в жизни не перестраховываться менее чем на двести процентов. Судя по тому, что происходило сейчас на гладкой бетонной поверхности аэродрома, он своё слово держал. Дождавшись разрешающего сигнала, поступившего от старшего охранника по рации, мы вышли из «Мерседеса». В лучших традициях своей профессии Рихо Арвович вырядился в тёмный костюм и, едва выбравшись из машины, сразу же надел тёмные очки. С моей точки зрения, вид у него был весьма комичный, и, немного поколебавшись, я ему об этом сообщил. Молча взглянув на меня из-за скрывающих глаза «хамелеонов», он отвернулся. Что потрясло меня больше, чем любые слова: впервые за десять лет нашего знакомства он не ответил на мою «шпильку». Пожав плечами, я начал подниматься по трапу.

Внутри самолёта было прохладно. Кивнув почтительно вытянувшемуся охраннику, я миновал короткий коридор и оказался в просторном помещении, в котором обычно проводились деловые встречи. Длинный стол, простые и удобные стулья. Несколько кресел, тесным кружком собравшихся вокруг низкого столика. Навстречу мне шагнул ещё один рослый «голем», быстро окинувший меня с головы до ног цепким взглядом. Результат проверки его, видимо, удовлетворил. Отступив, тихим и ровным голосом охранник произнёс:

— Добрый день, месье Дюпре. Присядьте. Я доложу господину Дюпре о вашем прибытии.

Вежливо растянув губы в профессиональной улыбке, он удалился, оставив меня в гордом одиночестве. Из вредности отвергнув предложенное мне кресло, я некоторое время прогуливался взад и вперёд, измеряя шагами длину стола, а потом сел на один из стульев. Рядом тихо возник стюард, облаченный в белую форменную куртку, и, поставив передо мной запотевший высокий стакан, наполненный минеральной водой с кубиками льда, так же неслышно удалился. Прошло десять минут, двадцать, полчаса, а отец всё не появлялся. Меня ставили на место? Возможно…

Я докуривал уже вторую сигарету, когда он быстрыми шагами вошёл в зал. Машинально поморщившись от едва ощутимого запаха дыма, отец бросил короткий взгляд на следовавшего за ним телохранителя. Тот мгновенно испарился, и буквально в ту же секунду я почувствовал, как усилилась циркуляция воздуха в салоне. Дюпре-старший очень давно бросил курить и с тех пор не выносил даже запаха табака.

Он первый сделал шаг навстречу, я тоже шагнул вперёд, и мы сошлись, осторожно заключив друг друга в объятия. Не так уж часто нам доводилось встречаться в последние годы, привычный для французов ритуал вызывал в нас обоих чувство смущения, словно мы что-то делали не так. Едва коснувшись щеки, он поцеловал меня. Дважды, а не три раза, как принято у русских. В отличие от меня отец не забивал себе голову «национальным вопросом», тридцать лет назад он просто стал Сержем Дюпре. Раз и навсегда.

— Здравствуй, Андре, — сказал он, делая шаг назад. Под внимательным, изучающим взглядом его серых глаз я всегда чувствовал себя неуютно.

— Здравствуй, папа.

Последний раз мы встречались не более двух месяцев назад, и это было своеобразным рекордом. Обычно паузы между встречами затягивались, и случались они не чаще одного раза в год, а то и в два. Мне всегда казалось, что время не действует на него, что он совсем не меняется. Отцу было шестьдесят пять лет, но выглядел он лет на двадцать моложе. Высокий рост, загорелое лицо, лёгкая седина — в нём было то, что принято называть элегантностью, а подтянутая фигура и лёгкие, скупые движения говорили о том, что папа по-прежнему не чурается спорта. Всё у него было хорошо. Вот только… Морщинок вокруг глаз стало больше, и в уголках рта залегли какие-то складки. Или мне показалось?

— У меня, как всегда, мало времени, — произнёс он, жестом приглашая меня сесть. Сам он уже занял одно из кресел. Я последовал его примеру.

— Рихо уже изложил мне в общих чертах твои… требования. Хочешь что-нибудь добавить?

— Нет. — Я покачал головой.

— Может быть, тебя снова интересуют причины? В прошлый раз…

— Нет. Меня не интересуют причины. Я знаю всё, что мне нужно знать. Жаль только… не от тебя.

— Да, — согласился он, задумчиво глядя на меня. — Жаль. Но ведь ты сам выбирал себе союзников?

— Да. И я их выбрал.

Он опустил глаза и покачал головой.

— Не думаю, что это окончательный выбор. Впрочем… ты хочешь увезти Липке в Россию?

— Он хочет уехать в Россию. А я хочу ему помочь. Так будет точнее.

— Но Стрекалов умер. Зачем ему это надо? Насколько мне известно, Липке осталось не так много жить, это что, самоубийство?

— Нет, отец. Это искупление. Жертва. Вряд ли ты поймёшь…

— Пожалуй… Андре, я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, кто автор этого плана. Ты не аналитик. Давид решил принести себя в жертву и упрямо движется к своей цели. Это его дело. Но — он слишком много знает. Ты понимаешь, что может произойти?

— Ты имеешь в виду — много знает о тебе?

Он кивнул.

— И это может кого-то заинтересовать в России?

Отец с усмешкой откинулся в кресле.

— Узнаю Давида Липке, — произнёс он. — Хорошо. Рихо сказал, что досье у тебя. Но сам он их не видел. Где гарантия того, что ты не блефуешь?

— Вот, — и я сунул руку в нагрудный карман рубашки. Отец вскинул голову и взглядом остановил кого-то, кто стоял за моей спиной. «Голем». Эх, папа, папа… Я аккуратно положил на толстое стекло, из которого была сделана крышка стола, маленький чёрный цилиндрик.

— Стрекалов передал мне две микроплёнки. Одна — надёжно спрятана. Вторая — перед тобой. Я не знаю, чьё это досье, твоё или моё. Но это, по-моему, не имеет большого значения?

Отец согласно кивнул, не сводя глаз с чёрной «горошины», лежавшей перед ним.

— Если бы ты только знал, сколько мне пришлось… — Он замолчал, не договорив.

— Отец? — окликнул я. — Давид должен улететь.

— Хорошо, — он устало откинулся в кресле. Его лицо осунулось, резче проступили морщины. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — закончил он. — Я отдам распоряжения Рихо.

Он словно ждал чего-то от меня, каких-то слов, но… Мне нечего было сказать. Поднявшись на ноги, я поклонился. Сейчас всем своим обликом отец напоминал мне маску «дейган», одну из масок театра Но. «Уставший человек, много страдавший и не нашедший покоя». Он тоже встал. Его взгляд был долгим, испытующим и очень тяжёлым.