Тайна моего отражения - Татьяна Гармаш-Роффе

С нашего стола давно уже убрали грязную посуду, и метрдотель поглядывал на нас с нетерпением. Ресторан опустел, и ему, видимо, хотелось спокойно отдохнуть несколько оставшихся часов до вечернего налета посетителей. Джонатан сделал знак, чтобы расплатиться.

Колесникова, закончив свою историю, как-то потухла, лицо ее озаботилось, закрылось. Пожив полтора часа воспоминаниями о прошлой жизни, в которой она являлась значительной фигурой, вершащей судьбы, причем в самом прямом смысле этого слова: в ее руках были жизни и смерти, в ее руках находилось будущее младенцев и их счастливых – или несчастных – матерей, она вернулась мыслями к настоящему, к Брайтон-Бич, к невеселой и одинокой жизни «по талонам»… Эмигрантская жизнь, о которой я знала мало и понаслышке, мне показалась удручающей. Во всяком случае, та, которую я увидела здесь.

В машине мы молчали, думая каждый о своем, и только уже около ее дома я сказала:

– У вас, Наталья Семеновна, нет причин бояться. Вы не знаете, кто моя настоящая мать, а именно ей мешают люди, знающие тайну моего рождения. Ей мешаю я. Ей мешают – мешали – те, кто принимал у нее роды: Куркина и Демченко. А вы – вы тут ни при чем. Они наверняка даже не догадываются, что вы сыграли в этом деле какую-то роль. Так что спите спокойно.

– Твоими бы устами… Ну, спасибо за обед.

Она было дернулась, чтобы идти, но осталась на месте и, помявшись, спросила:

– Ты… Ты правда счастлива со своей матерью?

– Правда!

– На меня зла не держи… Что делать-то будешь теперь? Чем-нибудь тебе помог мой рассказ?

– Наверняка. Хотя пока не знаю как.

– Смотри, берегись. Дружок-то у тебя хороший. Спокойный такой, внимательный. Даром что не понимает, а все сечет. Глаза такие – ух! Он у тебя прямо как этот, бодигард. Все видит, все примечает, все оценивает.

– Да? – удивилась я. – Я не обращала внимания…

– Куда тебе! Ты разговоры ведешь, занята. А он свое дело знает. Хороший парень. Смотри, не упусти! А то, «друг», понимаешь… Будешь в «другах» держать, так он себе другую найдет – за ним небось прихлестывают девки! Нынче девицы разбитные такие, на мужиков прямо кидаются! Раньше мужчины за дамами ухаживали, теперь – девушки все обхаживают, а парни ломаются да глазки строят… Так что гляди, Оля Самарина, не упусти своего «друга»! Это я тебе говорю, как…

Она запнулась на мгновенье.

– Ты мне как крестница, можно сказать… Даже больше. Ведь это ятвою судьбу определила.

Она дотронулась до меня как-то легко, почти робко и с неуклюжей нежностью потрепала по плечу. Мне показалось, что ей хотелось меня обнять, но она постеснялась. Я протянула ей руки навстречу.

Колесникова обхватила меня, и я пропала в ее мощных, крепких руках. Она постояла так, легонько похлопывая меня по спине, словно я была плачущим младенцем и меня надо было успокоить, затем взяла меня за плечи и отодвинула от себя на расстояние вытянутых рук, вглядываясь в мое лицо. В глазах ее блестели слезы.

– У тебя адрес мой есть… Черкни открыточку-то… Жива, мол, здорова… Я через год к детям должна переехать, ну я тебе тогда адресок пришлю тоже… А? Черкнешь?

– Обязательно, – сказала я искренне.

Вот уж не думала я, что моя ложь сделается почти правдой и я найду-таки свою «крестную»! Что ж, с прибавлением в семействе, поздравила я себя. Семья растет не по дням, а по часам: едва новенькая мамаша обнаружилась, как и крестная подоспела… Но я испытывала нежность к этой здоровой, крепкой бабище, не умеющей выражать свои эмоции. Неприступная и властная начальница в былые времена, гроза робких рожениц и их нервных родственников, деловая по-советски дама, умевшая поддерживать нужные связи, проворачивать аферы и зарабатывать деньги, она при этом сумела сохранить в неприкосновенности свою душу, чувство справедливости, основные, базовые понятия добра и зла…

Без которых люди превращаются в равнодушные ничтожества, в убийц.

В таких, как Дима.

В таких, как моя родная мать.

Расставшись с Колесниковой, мы вернулись на Манхэттен – нужно было зайти в агентство «Дельты» и проставить даты в обратные билеты на Москву.

Места были и на сегодняшний рейс, и на завтрашний. Глядя на мое измученное лицо, Джонатан предложил провести вечер на Манхэттене, отдохнуть и лететь завтра. Я колебалась. Я хотела бы отдохнуть; я чувствовала, что силы мои на пределе, что нервы мои измочалены, что тело парализовано безнадежной, свинцовой усталостью… Но я не могла отдыхать, не доведя это дело до конца. Я уже ничего не хотела видеть, меня не интересовали достопримечательности Нью-Йорка, мне уже не нужен был Манхэттен с его небоскребами, которые я, впрочем, и так видела – мы шли мимо них, мы проходили мимо них. Чтобы понять, что это и есть знаменитые небоскребы Нью-Йорка, нужно было задрать голову, а еще лучше – полетать над ними на вертолете – оттуда хорошо видно, как они украшены, как они сверкают огнями… Недаром Нью-Йорк обычно показывают с высоты птичьего полета – внизу там смотреть особенно не на что. Ну разве что на крыс, разбегающихся от мусорных баков. Да еще на пересекающие Пятую авеню боковые улочки, которые поражали трущобным видом – не где-то там, в Гарлеме, а тут, рядом, сразу же за углом роскошной Пятой авеню…

– В Москву, – сказала я, – поедем в Москву…

В самолете я спала, скатившись головой на грудь Джонатана. Он запустил свою пятерню в мои волосы и задумчиво ворошил их. Я отказалась есть, я отказалась пить – я спала.

Только один раз, помню, я проснулась. Мне было холодно. Джонатан прижал меня к себе и прикрыл сверху моей дубленкой (купленной еще в Англии на случай больших морозов).

– Так хорошо? – прошептал он, склонив свою голову к моим волосам.

Я в ответ поцеловала его руку, проходившую под моим подбородком. А он меня – в макушку…

И в этом было столько невысказанной нежности и столько любви, что я тихо заплакала в дубленочной норке. От счастья.

За иллюминатором брезжило утро. Разносили завтрак. Многие пассажиры еще спали, так что на завтраке компания «Дельта» явно сэкономит. Но не на мне лично. Я выспалась и была голодна.

Я осторожно выпрямилась, выпроставшись из рук Джонатана. Он спал. Я натянула на него соскользнувшую дубленку.

Джонатан приоткрыл глаза и посмотрел на меня из-под черных ресниц.

– Спи, спи, – зашептала я.

– Доброе утро, беби, – тихо проговорил он сонным голосом. – Выспалась?

– Выспалась. А ты спи.

Джонатан послушно закрыл глаза.

Я откинула свой столик и махнула рукой стюардессе, высматривающей желающих позавтракать.

Тихо, чтобы не разбудить Джонатана, я орудовала над своим подносиком с едой и размышляла…