Под созвездием Ориона - Владислав Крапивин

— Майне либе фрау! Битте, дизэ глессер мит шифен!

Почтенная «либе фрау» положила плоскую большущую коробку на стекло прилавка, назвала цену и глянула на меня со скрытым сомнением. Видимо, в моей платежеспособности ее заставила усомниться мятая суконная фуражка с потускневшим якорем.

Меня, однако, цена не смутила. Вдохновленный возможностью столь удачного приобретения (и показывая на фуражку) я объяснил почтенной фрау на ломаном немецком, что «я есть торговый моряк из России и покупаю «дизэ глессер» для «майне камераден», с которыми мы в нашей кают-компании будем «тринкен русише водка унд францёзише коньяк».

Фрау расцвела и упаковала коробку в хрустящую серебристую бумагу с розовой, украшенной бантом лентой. Мы расстались со взаимными изъявлениями удовольствия. Лишь Тарас удовольствия не испытывал: моя покупка сильно сокращала его шансы на приобретение «караушенхозе». Впрочем, открытого огорчения он не показывал.

Когда мы вернулись в отель, Тарас вместе со мной полюбовался распакованной «корабельной» посудой и предложил обновить пару стаканов путем употребления оставшейся горилки. Я однако возразил, что потом посуду придется мыть, а после горилки появляется некоторая неровность движений, чреватая тем, что я не довезу до дома весь комплект.

Мы использовали для горилки гостиничные бокалы (кстати появился Гримм). Любовно поглядывая на коробку с пестреющими парусами, я рассказал Тарасу и Гримму историю, как мы с Алькой пытались сделать карту с корабликом. Решил, что людям, имеющим отношение к детской литературе, будет интересен столь романтический сюжет. Ганс-Иоахим и правда слушал внимательно (не забывая жевать украинское сало). Тарас же был рассеян. Я понял, что перед его взором до сих пор маячат каракулевые женские брюки.

Так оно и оказалось. Улучив момент, мой киевский собрат спросил переводчика, не одолжит ли тот некое количество марок для покупки «караушенхозе».

Гримм хладнокровно отвечал, что лишних марок у него нет, а штаны Тарас называет неправильно, поскольку «Карауше» означает не «каракуль», а «карась». Затем обратился ко мне:

— А банку ты потом так и не откопал?

— Нет. Зато клад вернулся вон в каком виде… — Я сделал в сторону коробки неверное движение головой.

— Да, — не менее размагниченно кивнул поднабравшийся горилки Гримм. — Но эти склянки все же не есть карта…

Однако назавтра появились (будто вопреки Гримму) и карты.

В букинистической лавке на Марктплац я увидел большую серую папку с надписью «Schцne alte Karten» («Прекрасные старые карты»). Это были копии карт, составленных в эпоху средневековья и Возрождения.

Седой, похожий на профессора хозяин лавки, поглядывал на меня с подозрением, словно не был уверен, что я достоин стать обладателем столь замечательного издания. Однако, узнав, что я есть «киндершрифтштеллер», пишущий для детей книги о море и кораблях, а также занимающийся со школьниками парусным делом (как у меня слов хватило для такого объяснения!), хозяин весьма подобрел. Поздравил с прекрасной покупкой и пригласил заходить еще. Покупка, кстати, обошлась не многим дешевле, чем стаканы с корабликами. Это нанесло последний удар по надеждам Тараса на каракулевые брюки. Он даже высказался, что-то насчет «гипертрофированной жюль-верновской увлеченности у детских авторов, не выросших из матросских костюмчиков». Я вскипел и тут же отплатил:

Читатель может уличить меня. Мол, имя Тарас придумано, значит, такой эпиграммы быть не могло. Каюсь, такой не было. Но была похожая, со словом «карасьи» и зарифмованным именем героя.

После этого наши отношения весьма охладели и Тарас не пошел ко мне в номер любоваться картами. Я любовался один, раскидав листы по полу и по кровати. За этим занятием застал меня агент издательства, чтобы вручить еще один аванс. С полученными деньгами я пошел к Тарасу мириться. Дал ему марок, сколько надо. Тарас помчался в лавку, но вернулся мрачнее тучи. Каракулевые штаны были уже проданы.

Я чувствовал себя виноватым и пытался утешить коллегу всякими советами и совместным хождением по лавкам с одеждой и сувенирами. Однако эквивалента бараньим порткам так мы и не нашли.

На следующий день мы поехали в Берлин, чтобы переночевать там и утром лететь домой. Была суббота, магазины по дурацкому немецкому обычаю закрывались сразу после обеда. Девать полученные накануне марки было некуда. Где их можно обменять на рубли, я понятия не имел. Догадывался, что дома — точно нельзя. Еще и неприятности поимеешь, такие были времена. Оставалось одно — высадить оставшуюся сумму в питейном заведении.

Мы остановились в отеле «Беролина» (старинное название немецкой столицы). Там оказался ночной бар. Мы засели в баре втроем: Тарас, я и провожавший нас Гримм. Стали пробовать все что видели на полках. И в конце концов пришли к выводу, что самая хороший напиток здесь — итальянский вермут.

Употребив по полстакана, мы потребовали еще. И затем с завидной регулярностью я обращался к бармену снова и снова:

— Нох айн маль «Цинцано»…

Бармен и его помощник со смесью ужаса и негодования смотрели на варваров, которые в чистом виде и в неимоверных количествах поглощают напиток, употребляемый цивилизованными людьми в аптечных дозах и для коктейлей. То, что один из нас их соотечественник, им в голову не приходило. Кстати, в конце концов Гримм откололся. А мы продолжали сидеть, поскольку задача финансовых трат была далеко не решена, а от прекрасного «Чинзано» — «ни в одном глазу».

Тарас простил мне свою неудачу со штанами, говорил, что любит меня и мои книги, и звал в Киев. Я кивал.

— Нох айн маль «Цинцано», биттэ…

Наконец в голове слегка зашумело. Пора было идти спать, утренний рейс — ранний.

На прощанье я усмотрел пузатую бутылку с весьма экзотической наклейкой: парусник на фоне карты полушарий.

— Геноссе бармен, их виль дизэ фляше мит шиф! — (кто знает немецкий, да простит меня).

Бармен бурно запротестовал. Из его речи я понял, что эта бутылка не есть товар для продажи, она имеет чисто декоративную функцию.

Я совершенно трезво погрозил бармену пальцем:

— Найн, найн! Дас ист унрехт! Унвар! Их хабе рехт унд вунш дизэ фляше цу кауфен. То есть я имеет право и желание ее покупайт!..

Тарас тянул меня за рукав.

К бармену подошел помощник (а может, начальник), что-то быстро сказал. Бармен с резиновой улыбкой принес бутылку и поставил передо мной.

— Данке шён, — величественно отреагировал я и протянул купюру с портретом не то Гете, не то Шиллера. — Нет-нет, сдачи не надо.

Последнее было сказано по-русски, но бармен понял. Это в момент изменило его отношение ко мне. Улыбаясь уже вполне искренне, он помог мне подняться…

В номере я упаковал бутылку в чемодан. А коробка с посудой в чемодан не влезла. В аэропорту я попытался объявить ее ручной кладью, поскольку опасался за судьбу тонкого стекла. Но стоявшая на контроле фройлен решительно этому воспротивилась. С тяжелой после вчерашнего головой я затеял перепалку: